Рассказы

И вдруг сидевший за старым отцовским письменным столом и оттуда руководивший допросом человек в темных очках с позолоченной справой прекращает выяснение подробностей «вторжения», «связей с заграницей», перестает играть роль правительственного офицера и становится Прони, другом по детским играм… «Тс-с-с… ты же конь, Прони, а я рыцарь, отправившийся на поиски Святого Грааля… ты бандит, Прони… я ухожу… ты остаешься, Прони… зна… тольк…»

Град ударов обрушился на меня за мое молчание. Раны кровоточили все больше. Всегда невозмутимый, а теперь уже начавший спешить сержант Мартинес продолжал допрос.

Сознавал ли он, что и его имя есть в поминальнике: тут он ведет допрос, а там ставит жизнь на карту?

17

Клочья тумана, поднимаясь от покрытой инеем земли, повисали на ветвях деревьев, словно простыни, продырявленные отступающими призраками. Они стойко укрывали землю от опускающегося на нее холода и бодрили кровь.

Трель одинокой пичуги возвестила рассвет. На нее немедленно отозвались другие пернатые, и вскоре лес преисполнился шума. Когда мы вышли на старое пастбище, из-за горы вырвался первый лучик солнца, ранний, молочный, ни с чем не сравнимый свет Пасо-Гуавиры разливался в долине.

У загона, к которому мы подошли, мое обоняние, как когда-то в детстве, когда мы — Карменсита, Прони и я — ходили сюда пить парное молоко, пронзил запах влажных трав, густо настоянный на навозе. Потекли слюнки, и я почувствовал во рту вкус только что надоенного молока. Не успевшая остыть пена таяла на моих губах. С нами не было Карменситы, но мне показалось, что мы идем на встречу с ней.

Чтобы немного снять усталость, а вернее — остановить поток воспоминаний, я провел вспухшей рукой по лбу. Мне уже все было безразлично.

Прони заметил мой жест и впервые посмотрел на меня без темных очков.

Всю ночь напролет на траву падали звездочки, и теперь под ногами земля вся в белом. Уставившись на нас, рыжая корова жевала покрытую бусинками изморози траву.

Мы подошли к горе Духов. Прони скомандовал «стой!» конвоировавшему взводу и приказал своим людям ждать.

Вожака партизан должен расстрелять сам командир.

18

Теперь я уверен, что воспоминания — это реально существующая материя, которую можно услышать, потрогать рукой, положить на плечо, как винтовку или мешок с картошкой. Сейчас я знаю, что ностальгия — это легкая тень, налет пара на стакане, когда мы льем в него кипяток. Знаю, что стереть его можно кончиком пальца или рукавом рубашки. Но мне также известно, что стоит чуть дохнуть, и налет опять появится. И так всегда было и будет.

Здесь жила моя мама. Ее, еще здоровую, можно было увидеть на веранде или, мягко улыбающуюся, под сенью райских кущ внутреннего дворика. С тех пор как я со своими людьми разместился в нашем старом доме, я мог слушать ее ровный голос, видеть, как она не спеша ходит по комнатам.

Ни наше отступление перед превосходящими силами правительственных войск, ни гибель моих друзей, ни маневр противника по окончательному окружению не могли заставить меня забыть хотя бы на минуту светлое слово «мама». Она старательно прятала выпавшие на ее долю испытания: изгнание из родного дома, смерть и похороны мужа, тяжелую болезнь, сжигавшую ее изнутри.

В памяти навсегда и прочно запечатлен каждый миг нашей жизни. Малейшее напоминание — запах цветов во дворике, бутылки из-под джина, закопанные горлышками вниз вокруг цветника, шум жерновов старой мельницы или отражение солнечного луча на воде в полдень — восстанавливало всю картину: где, когда и что происходило. Я видел словно на экране, когда показывают старую ленту, как мама раздает нам, детям, сладости, как серьезно с нами говорит отец, устраиваясь поудобнее в своем любимом кожаном кресле, как прыгает смеющаяся Карменсита с косичками, как Прони бежит вдоль проволочной ограды в окружении собак…

19

Мы медленно поднимались в гору. Снова вместе. Не было произнесено ни слова. Добравшись до крестов над могилами двух убитых пастухов возле заброшенной выработки, мы поглядели друг на друга. В глазах у каждого встали прежние картины: двуглавый конь с горящими глазами, собака без головы с вырывающимся из горла пламенем преследуют нас, гонятся по пятам. Мрачная тишина сарая обволакивает нас. Тяжело дыша, мы ощущаем запах кожи, влажной грубой ткани и конского пота. Как нам удалось спуститься с такой крутой горы, пересечь поле, перескочить два забора и попасть во дворик, известно одному богу.

Прошла целая вечность, пока к нам вернулся дар речи. И вдруг оба сразу: «Видел?» Больше ни слова.

Прони выстрелил несколько раз в воздух и потом сделал еще один выстрел. Кивком головы и стволом своего автомата он указал мне на тропинку. И мы бросились бежать по ней вдвоем в противоположном от дома направлении, в сторону заливного луга.

20