Рассказы

— Конечно. И крайне осмотрительно. Провала допустить нельзя, уже известно, где я буду послезавтра… Только осторожно, очень осторожно, — произнес он размеренно, будто разговаривал сам с собой.

Она приподнялась и стала застегивать пуговицы на блузке. Его взгляд остановился на ее бедрах, вырисовывавшихся под прозрачной нижней юбкой.

— Лучше бы ты осталась до утра… А может, мне с тобой пойти…

— Ты с ума сошел! И думать не смей!

Заложив руки под голову, он продолжал лежать молча. Его задумчивый взгляд блуждал где-то в параллельных потолочных балках, задержался на чердачном окне, за которым опустилась ночь, хотя этого и не было видно.

— Но… — проронил он, не шевельнувшись.

Приведя в порядок прическу, она засовывала ногу в туфлю и, казалось, не слышала его.

Сборы были закончены, и она подошла к постели, чтобы поцеловать его на прощание.

Он словно пробудился ото сна и резким движением, даже с яростью, притянул ее к себе и принялся горячо целовать. А после нежно-нежно провел ладонью по плечу, шее, лицу.

— Я пошла, — сказала она, вставая.

— Фабиану объясни хорошенько — провалить дело нельзя, — бросил он, и в его голосе уже не было возражения против ее ухода.

Он рассеянно смотрел на свои руки, из которых только что высвободилась она, и сквозь пальцы следил за удалявшейся женской фигурой, выросшей чуть не до притолоки. Сев в постели, он подмигнул ей:

— А послезавтра найдешь меня?

— К вашим услугам, мой генерал! — воскликнула она с широкой улыбкой и шутливо откозыряла левой рукой. И тут же, но с погасшей уже улыбкой, похожей скорее на гримасу печали, она прошептала: — До пятницы…

— Буду тебя ждать… А ребятам скажи, пусть держатся, да покрепче. Выше голову, но будьте осторожны!

Через открытую дверь ворвалась волна прохладного ночного воздуха, пропитанного запахами жасмина, манго и апельсина.

Он прислушался к звуку удалявшихся шагов. Вот скрипнула железная калитка. И глухая тишина окутала его, словно на голову натянули резиновый мешок.

Вьется к потолку струйка дыма от зажатой между пальцами сигареты.

(По городу стелется туман. Он обволакивает улицу за улицей, осаждает дом за домом, преследует каждого.)

Опять здесь, в этом городе… столько лет прошло. Он будто в зеркале видит себя… мальчишкой, без устали носящимся по залитым солнцем улицам, по лугам, дымящимся от зноя; школьником, выкрикивающим что-то под порталом старого колледжа; оратором, который вскарабкался на пьедестал монумента борцам за независимость и выступает перед собравшейся молодежью, бурно откликающейся на его слова. А потом… комитет, полуразвалившееся здание станции у реки, где их, как скот, погрузили в товарные вагоны… особенное чувство товарищества в тюрьме и… внезапно вспыхнувшая беспричинная ненависть друзей.

(Коварные каблуки рыщут по городу, они прочесывают квартал за кварталом, дом за домом.)

Невидимая тень неотрывно следует за ним по городу, где он скрывается, переходя с явки на явку — днем в темных очках, а чаще под покровом ночи. Ограды, дворики, лестницы, разговоры вполголоса, собрания при погашенном свете, торопливые уходы от преследователей.

(В висках стучит кровь от воспоминаний о перестрелках.)

Но вот судьба заносит в далекие края. Новые люди, иная жизнь, другая тактика.

«Я олицетворяю… я — это революция… Всему миру нужно показать бесчестье диктатуры. В конечном счете миссия огромной важности! Всеобщее уважение… вполне естественно… независимо от того, что скажет какой-нибудь жалкий подлец вроде Мартинеса… Зависть в эмиграции — дело серьезное… Нет, нет… очень важно, это не шутка. Помню ту девушку в…»

Крик разрезал тишину, словно удар ножа. Что это? Во сне, наяву? Может, с улицы… Он автоматически бросил взгляд на запястье, где обычно носил часы, и, опустив глаза, обратил внимание на целую груду окурков на полу. Струйка дыма поднималась к темной тени от лампочки, свисавшей с потолка.

Только сейчас он заметил попавшую в паутину, протянувшуюся от потолка к стене, муху, ту самую, которую он сгонял то с плеча, то с простыни, то с руки.

А с улицы доносился какой-то неясный и все усиливающийся гул, похожий на лай собачьей своры. Он быстро опустил щеколду на двери. Хлопнули створки жалюзи в одном, затем в другом окне. Погас свет в третьем. Снова откуда-то с улицы послышался то удаляющийся, то приближающийся крик, прерываемый неясными голосами Сухо щелкнул затвор винтовки. Кричала женщина.

— Раскудахталась! Замолчи, шлю…

Он выхватил пистолет и крепко сжал в руке. Обезумевшим голубем забилось сердце и подкатило к горлу, на лбу выступил холодный пот. Он жадно хватал воздух, когда спазма чуть отпускала. В потайном гнездышке своем продолжал верещать сверчок, муха, тщетно пытаясь вырваться из паутины, жужжала все жалобнее и жалобнее. Ему почему-то вспомнилась служанка, которую насиловали солдаты под лестницей… последний, возможно, уже мертвую…

Но что это? Снова крик или это у него внутри?

— Черт возьми!