Рассказы

— Что ж, я отвечу тебе. Мне не нравилось то, что делает брат Луиджи, но у каждого человека свой путь и никто не сможет пройти этот путь вместо него. Я думал, что со временем он сам поймет ошибочность и бесплодность своих исканий, да и если говорить откровенно, мне было интересно то, что он делал.

Такие признания дорого стоили. Отец-настоятель не любил открывать свою душу кому бы то ни было. Я оценил это и мысленно поблагодарил его за откровенность.

— Но он был взрослый человек и я не мог заставить его что-то делать силой. Ты же только-только входишь в пору зрелости и я не могу допустить, чтобы ты с самого начала пошел неверной дорогой. Пойми, такие знания не сделают тебя счастливым, потому что они делают душу холодной и невосприимчивой к свету. Ищи тех знаний, что согревают души и дают надежду. Подумай, даже если бы Луиджи нашел свой философский камень, что бы он получил? Груды золота и ничего более. Сделает это хоть кого-нибудь счастливым? Никогда. Высохнет ли хоть одна слезинка на щеке у ребенка? Нет. Будут лишь новое горе и страдание. И потому будь осторожен в своих поисках.

А мне в это время думалось, что он очень похож на свой портрет.

— Не дай тебе Бог попасть туда, куда ты так стремишься. В твоем поиске нет главного, ради чего стоит отправляться в дорогу — любви. Есть же только дьявольская жажда знаний, которая исходит от гордыни. Помни, что любой из ответов, что ты так отчаянно ищешь, может выжечь тебе глаза, ты не готов к ним.

Меня пробрал страх: имел ли он в виду те вопросы, что я обдумывал, сидя под замком? Я нервно сглотнул и это не укрылось от его серых глаз.

— Если ты почувствуешь, что тебе нужна помощь, ты можешь приходить ко мне.

Я вышел от него растревоженный донельзя. Внутри кружилось и вертелось. Всю ночь я провел в молитвах.

— Господи, защити меня, не дай пропасть. Укажи путь в моих метаниях, не оставляй и охрани от смерти. У меня ведь нет ничего, кроме тебя и пути к тебе, так не дай же мне пропасть.

По особому распоряжению отца-настоятеля мне было разрешено гулять за пределами монастыря. Я предпочел не ходить в близлежащие села с их суетливыми людьми, а исследовать окрестности. Во всех вылазках меня сопровождал блаженный. Он говорил, что хочет поискать перьев, но я думаю, что он хотел еще и присматривать за мной, поскольку горы полны опасных случайностей. И хотя я сейчас был уже на голову выше него, он заботился обо мне с трогательностью старой няньки. Он хорошо знал окружающие горы (причиной тому все тот же поиск перьев) и часто удерживал меня от походов в те места, где можно было ждать схода лавин, камнепада или чего-нибудь в этом роде. Мы и вправду нашли немало разных перьев, которые Мика, разгладив, прятал за пазуху, улыбаясь как самый счастливый человек в мире.

Дней лучше этих в своей жизни я не помню. После заточения, мир предстал наполненным светом и свободой. В каждой летящей снежинке чувствовалась такая свобода и покой, что хотелось плакать. Я мог часами глядеть на прозрачное голубое небо, не замечая хода времени, и будто бы поднимаясь все выше и выше. Мика, понимая, что мне лучше не мешать стоял рядом, боясь пошевелиться, или прохаживался неподалеку, разглядывая далекие вершины и маленькие высокогорные цветы. Мы возвращались домой затемно, а уходили с рассветом. В полдень делали привал, чтобы поесть захваченного из монастыря хлеба и сыра. Пили воду из горных ручьев. Вода была холодная, после ее ледяных поцелуев ломило зубы, но мы все равно пили только эту воду, потому что считали, воду из долин совсем другой водой. Эта была ближе к солнцу.

Мы ходили тропами, где не ступала нога человека и лишь дикие козы бродят в поисках скудного пропитания. Здесь, в нехоженых местах чувствовалась вечность, заточенная в камнях. Все вокруг было незыблемо и торжественно.

Однажды мы взобрались на небольшую вершину, с которой открывался вид на наш монастырь. Я долго стоял и глядел вниз. Мир выглядел игрушечным. Колокольня не больше веретена для прядения, дома — как игральные кости, а людей, так и вообще не разглядеть. Все было таким маленьким, что мне стало невероятно, что и я раньше был там, среди этих крохотных предметов неразличимым человечком, пылинкой в траве. И тогда во мне заново проснулись все те вопросы, что мучили в темнице. Какое-то безумие охватило меня. Стало вдруг мало просто жить в мире, дышать, есть хлеб, пить воду из ручьев, смотреть на небо, молиться по утрам и вечерам, заглядывать в глиняные глаза распятий, открывать пыльные книги, делать стыдливые ошибки, ходить под стальными глазами отца-настоятеля. Захотелось сделать что-то, чтобы стать более чем просто пылинкой в траве и песчинкой на берегу реки. Захотелось броситься куда-то в великие потрясения, высочайшие взлеты и немыслимые падения, обозреть все бездны разом, испытать все, что можно испытать живому существу. Пальцы сами собой до судорог сжались в кулаки. Ногти впились в ладони, как клыки зверей, я задыхался. Воздух высокогорья превратился в лед. Все внутри меня исчезло, оставив только одно невероятное желание.