Рассказы

Залезши на вторую крышу я упал без сил, но не прошло и секунды, как я поднялся, чтобы подойти к окну. Напоследок я посмотрел вниз — туда, откуда пришел. Там, бессильно опустив руки, стоял Мика. Казалось, даже отсюда мне были видны его глаза, тоскливые, как у собаки, беспричинно побитой хозяином. Мелькнула мысль о том, что хорошо все-таки, что его не сильно ударило, но она показалась такой нелепой и ничтожной рядом с тем, что предстояло мне совершить, что тут же вылетела из головы.

Локтем я выбил стекло, вставленное когда-то отцом-настоятелем, вытащил осколки и заглянул внутрь храма. Оттуда на меня в ужасе уставились десятки глаз перепуганной братии, многие закрывали лица руками, боясь грома небесного или какой другой кары, остальные отчаянно крестились. Сверху было видно, что изгибы их тел так органично вплетаются в узоры плит, что они казались не более, чем частями этого рисунка. На секунду я закрыл глаза, собрался с силами и оглядел весь пол разом.

То, что представилось мне нельзя описать словами. Был ли то лик человеческий, или волны бурного моря, или светоносная тьма звездного неба? Я не могу передать. Но если это был лик, то он принадлежал Мике, если море, то бушующее, а если небо, то с таким расположением звезд, какого не бывает нигде в мире. Поток света вырвался снизу, мириады золотых пчел окружили меня, запутались в волосах, набились в рукава и за шиворот, гул от их полета сдавил мой мозг, как великан сдавливает муравьиное яйцо, не замечая того. Я почувствовал холод и жар одновременно, сжегший и заморозивший меня в мгновение, все существо мое распалось на поток мельчайших золотых частиц, шквал, идущий снизу подхватил их, унося высоко, к самому солнцу и даже выше, перемешал с собой и на этом моя человеческая история обрывается.

Святилище

Полуостров представляет собой большую равнину, покрытую травой и ровную, как стекло. Над ней висит маленькое раскаленное солнце, на которое больно смотреть. От него жухнет трава и покрываются белой пылью дороги, похожие на нити, связывающие стороны горизонта. Иногда дороги пересекаются и, видимо, поняв, что идут в разные стороны, разбегаются дальше. Сверху они похожи на огромную сеть, настолько редкую, что поймать в нее можно только что-то очень большое. Большое, как небо, степь или полуостров.

По дороге шли двое, похожие на монахов. Шли они давно, их волосы выгорели, одежда и ноги были покрыты пылью. Никто не знал, куда они идут, и даже они сами уже не помнили. Глядя на них, подчас вообще складывалось впечатление, что оба они не более, чем непременная принадлежность дороги.

Известно, что одного из них звали Хорхе, а другого Хенаро. Хорхе меньше ростом, выглядит чуть более ребенком, чем Хенаро, с чужими робеет, стесняется и часто беспокоится по пустякам. У него пухлые румяные щеки, лишь слегка покрытые легким пухом. Он часто щурится, разглядывая что-нибудь вдалеке, поскольку имеет слабое зрение. У Хенаро зрение лишь немногим лучше, но он старается скрывать недостаток зоркости. Хенаро выше и, может быть оттого его волосы, бывшие некогда темно русыми, и одежда выгорели сильнее, чем у спутника. Расстояние до солнца часто имеет значение. Хотя никто не поручится, что это не более чем случайность. Хенаро стройный и сероглазый, как пыль, по которой он неутомимо вышагивал. Глубоко внутри он считает себя старшим и старается по мере сил покровительствовать Хорхе, делая это однако же незаметно, чтобы не обижать друга. Лицо Хенаро немного вытянутое и оттого имеет выражение постоянного удивления. При этом нужно признать, что и тот и другой глядели так, словно готовились сию же секунду удивится чему-то замечательно светлому, что несказанно обрадует их и едва ли не сделает на всю жизнь счастливыми.

Они шли и между ними происходил следующий диалог:

— Хенаро, что сказал нам Тео? Куда мы идем?

— Я забыл, Хорхе.

— Ты всегда все забываешь, — пробурчал Хорхе, а тот смотрел на солнце и улыбался.

— Да к чему мне?

— Ты ничего не знаешь!

— Вот тут ты, пожалуй, угадал, сознаюсь. Но я не вижу в этом большой беды.

— Как же так можно? Если не знаешь куда идешь, то можешь попасть куда угодно.

— А разве это не здорово, мочь попасть куда угодно?.. Понимаешь, мне кажется, что когда мы окажемся там, куда должны в конце концов попасть, я сразу это пойму, — он немного помолчал, затем добавил, — да и, потом, мне больше нравится идти, чем приходить.

Лицо Хорхе хмурилось, на лбу залегали продольные морщины.

Налетел ветер, сухая трава закачалась, пытаясь поймать его. Трава вообще похожа на море, окружающее полуостров, только море не выгорает на солнце, хотя оно и жжет его очень давно. Трава любит колыхаться под ветром, становясь еще более похожей на волны. Любому известно, что трава любит ветер, а он траву. Наверное, он любит ее потому, что, глядя на нее и море, он всегда может понять, что он существует, жив и дышит. Он делает одинаковые волны на море и на траве. Никто не знает, зачем он хочет уподобить их друг другу, но многим из людей это нравится и они с удовольствием наблюдают за этим красивым действом.