Рассказы

Половодье моих ранних дней в Колумбусе, штат Огайо, достигло высшей точки, наверно, в ту ночь, когда у папы рухнула кровать. Об этом, конечно, легче рассказать (но не в пятый или в шестой раз, на что жаловался один мой приятель), чем написать, потому что невозможно передать в достоверности все краски той невероятной ночи, если не опрокидывать стулья, не хлопать дверьми и не лаять собакой.

Вечером папа решил пойти спать в мансарду подальше ото всех нас, потому что в ней можно было спокойно думать, а мама была очень против. Старая кровать, говорила мама, там еле держится, и если она рухнет, папу может насмерть пришибить тяжелой спинкой. Но отговорить папу было невозможно, и в четверть одиннадцатого он закрыл за собой дверь и поднялся в мезонин по узкой винтовой лесенке. На той кровати обыкновенно спал дедушка, когда жил у нас, но несколько дней назад он куда-то пропал. Он имел привычку исчезать дней на шесть, после чего возвращался в дурном настроении и ворчал, что на федералистов напала целая прорва этих болванов, а у армии на Потомаке всё пойдет коту под хвост.

Тогда гостил у меня мой нервный кузен Бриггс Билл. Он всё боялся, что вдруг во сне перестанет дышать. Ему втемяшилось, что если он не будет просыпаться ночью каждый час, то задохнется. Поэтому он ставил будильник, чтобы просыпаться каждый час до самого утра, но я уговорил его бросить эти штуки. Он ночевал со мной в одной комнате, и я сказал, что сплю очень чутко, и сразу проснусь, если он перестанет дышать. В первую ночь он устроил мне проверку (я так и знал), и когда по моему ровному дыханию решил, что я уже заснул, начинал надолго задерживать своё дыхание. Но я, конечно, не спал и тут же окликал его. Это немного развеяло его страх, но для верности он всё же поставил склянку с камфарным спиртом на столик у изголовья: если я не разбужу его, и он окажется при смерти, то вдохнет камфару, а камфара, известно, и мертвого поднимет. Бриггс у нас в семействе был не один с заскоком. Старая тетка Мелисса Билл (она умела свистеть, как мужчина, заложив два пальца в рот) жила с предчувствии, что ей суждено умереть на Южной Высокой, потому что она родилась на Южной Высокой, и замуж вышла на этой же улице. А ещё была тетя Сарра Шоф. Та ложилась в страхе, что ночью явится грабитель и зальет ей под дверь хлороформ трубочкой. Чтобы избегнуть такой беды — а она боялась больше хлороформа, чем потерять свои богатства — тетушка всегда укладывала деньги, серебряную посуду и всякие ценности аккуратной стопкой перед дверью своей спальни и оставляла записку: "Это всё что у меня есть. Берите, но, пожалуйста, не пускайте в спальню хлороформ, потому что это всё, что у меня есть." А тетя Грейс Шоф тоже свихнулась на грабителях, но готовилась ко встрече с ними с большей стойкостью. Она была уверена, что грабители забирались в ее дом сорок лет подряд, а то, что ничего в нем не пропало, совсем не доказывало обратного. Она всегда рассказывала, что спугнула их как раз в ту секунду, когда они собирались что-то цапнуть, и запустила им вслед туфлей. Укладываясь спать, она собирала туфли и шлепанцы по всему дому и складывала их в кучу, чтобы были под рукой. Она гасила свет но через пять минут уже вскакивала с криком: "Послушай! Там кто-то стоит!" Муж ее махнул на всё рукой еще в 1903 году и крепко спал или делал вид, что спит. Во всяком случае, он никак не реагировал на ее дерганье и ворчание. Тогда она вставала сама, шла на цыпочках к двери, чуть приоткрывала ее и запускала туфлей с одной ноги в сторону прихожей, а с другой ноги — в другую сторону. Иногда за ночь она разбрасывала всю обувь, а иногда — одну всего одну пару.

Но я отклонился от замечательного случая той ночью, когда на папу рухнула кровать. К полуночи мы все уже были в постелях. Очень важно, чтобы вы представляли себе, как у нас располагались комнаты, а в них — домочадцы: потому что без этого вы дальше ровным счетом ничего не поймете. В верхней фасадной комнате (прямо под папиной мансардой) находились мама и мой брат Герман, который иногда напевал во сне, чаще всего: "Идем мы по Джорджии маршем" или "Христово воинство, вперед!" Бриггс Билл и я были в комнате рядом, в комнату брата Роя от нас надо было пройти через прихожую, а в прихожей ночевал наш бультерьер Рекс. Я же спал на армейской раскладушке: это была такая штука с ровной средней частью и двумя опускавшимися концами, как у раздвижного стола. Спящему лучше было не сползать на эти концы, когда они были подняты, потому что тогда раскладушка совсем опрокидывалась и захлопывалась со страшным грохотом. Вот это как раз и случилось часа в два ночи. Моя мама первая, вспоминая эту сцену, произнесла фразу: "В ту ночь, когда у папы рухнула кровать".