Рассказы

В это время входит Макаров, здоровается с Тениной и предлагает ей напиться чаю.

— Нет, нет, я пойду, — говорит Тенина, — я зашла сказать, что вы даете завтра первый урок вместо директора. Он заболел.

— Что с ним?

— У него же больная печень.

— Больная печень — неприятная вещь, — говорит Лесковский, — какое черное пятно на вершине педагогической карьеры. Макаров, не будь директором.

Одевшись, Зинаида Александровна обращается к Макарову:

— Петр Васильевич, проводите меня.

— Будь бдителен, Макаров, — провожает их Лесковский. — Эта девушка людоедка.

Мороз. Лунный свет скользит по следам полозьев, кругом голубые тени от домов и заснеженных тополей.

Зинаида Александровна, наблюдая за своей тенью и тенью Макарова, улыбается. У нее хорошее настроение, ей хочется смеяться и говорить. «Какой он большой, неуклюжий… Конечно, он мне нравится. Почему он меня избегает?» — думает она.

— Зачем вы мучаете этого человека? — хмуро спрашивает Макаров.

— Мучаю? Вы обо мне так думаете? Просто я его не люблю… Не будем о нем говорить. Смотрите, как блестит снег! А тополя! Красота какая… Хорошо здесь весной? Я думаю, что здорово хорошо. Вы знаете, я так жду весну. Не потому, что сейчас скучно, — нет. Но вы знаете это чувство — постоянно что-нибудь ждать? Это не у меня одной, это, конечно, у всех людей. Ждать письма, свидания, весну. Счастье — в предчувствии счастья. И, наверное, потому ранняя весна самое хорошее время. Знаете, когда все еще только начинает оживать, когда все еще впереди: зелень, цветы, теплые вечера — все это в потенции.

Она смеется и берет Макарова под руку.

— Почему вы не смеетесь? Это, наверное, смешно. Вы любите молчать, Петр Васильевич. О чем вы сейчас думаете?.. Я понимаю, почему вас так уважают и боятся ученики. У вас строгое, пасторское лицо, на вашем лице написано: «Меньше чувствовать — больше мыслить». Вы никогда, наверное, не увлекаетесь и не говорите ученикам ничего лишнего. Я еще не видела вас ни сердитым, ни взволнованным. Вы такой серьезный, такой непроницаемый, что я, не ученица, с первого взгляда прониклась к вам уважением и до сих пор еще побаиваюсь… Скажите, почему вы меня избегаете?

Они останавливаются у больших черных ворот. За ними — домик, в котором живет Тенина.

— Знаете что, Зинаида Александровна, — тихо говорит Макаров, — уезжайте отсюда. Здесь все вам так не подходит, все так обыкновенно, и место здесь людям обыкновенным.

— Почему вы думаете?.. Чем я отличаюсь от других?

— Вы красивы.

— Не может быть, — говорит Зинаида Александровна, растерянно улыбаясь.

— Вы черт знает как красивы!

— Едва ли. От вас, по крайней мере, я это слышу в первый раз.

— От меня? — говорит Макаров, волнуясь и зачем-то распахиваясь, зачем вам мое признание? Что из этого, если я скажу, что я вас люблю?.. Теперь ведь равно… Слушайте меня и… уезжайте! Зачем здесь эта красота, это обаяние? Кому? Вам нужны залы, люстры, вам нужно быть на виду… Я говорил сегодня Лесковскому, что каждый человек должен быть счастлив по-своему. Я был счастлив. Зачем вам нужно было сюда приезжать? Вы думаете, что можно видеть и слышать вас равнодушно?..

— Говорите, говорите, — шепчет Зинаида Александровна, но Макаров не слышит ее.

— Я вижу вас, и мне хочется делать что-нибудь талантливое, необыкновенное… Понимаете, вы взбудоражили мое тщеславие, вы напомнили мне о мечтах и надеждах, которые не сбылись уже так давно… Мне двадцать восемь лет. И трудно не быть теперь смешным с мыслями и настроениями семнадцатилетнего… Вы не подумайте, что я совсем уж раскис, сошел с ума и буду развлекать вас глупостью и сантиментами. Нет. Я только советую вам уезжать отсюда. Поезжайте в город. В большой и шумный. Уезжайте, я вам только советую…

Макаров замолкает, он сильно волнуется, ему стыдно, и он боится, что Зинаида Александровна скажет сейчас что-нибудь насмешливое или, чего доброго, жалкое. Тенина молчит и ждет.

— Вы замерзли, — говорит Макаров, — я пойду… До свиданья…

После его ухода Зинаида Александровна долго стоит у ворот…

Лесковский спит, положив руки и голову на спинку стула. Макаров долго его не замечает.

Страсть

— Какой вечер! Какой вечер! А ты, Верочка, не хотела выходить из дома. Это преступление перед весной и молодостью — сидеть в такой вечер в комнате с единственным окном, да и то на север и вышивать что-то болгарским крестом, — говорил молодой человек, пытаясь взять свою собеседницу под руку. Его собеседница, девушка лет восемнадцати, счастливой наружности, очень живая и подвижная настолько, насколько позволял быть подвижной не совсем свободный покрой ее одежды, неопределенно улыбнулась и позволила, наконец, взять себя под руку.