Рассказы

Девочка вздрогнула. В двух шагах позади треснула подпорка, и с потолка с шумом отвалилась глыба. Жучка тревожно залаяла.

Отвалившаяся глыба наполовину загородила ход. Отвались она секундой раньше, она похоронила бы под собой и девочку и Жучку.

Девочка покачала головой и перекрестилась.

В эту минуту невдалеке блеснул огонек и послышался визг колес. Катилась к выходу тележка, нагруженная камнем.

Блеснули потом лошадиный круп и хвост, шины колес и детский профиль.

— Кто?! — раздался с тележки пискливый и лукавый голос.

— Я! Ты, Ваня?! — обрадовалась Саша.

— Какой такой я?! Черт с рогами?!

— Цветок!

— Какой Цветок!

— Чего, Ваня, дурака валяешь?! Тятьке скажу, он тебе даст!

— Боюсь много твоего тятьки. Тпрру, окаянная! — раздалось совсем близко, и в трех шагах от Саши врылась в песок полуслепая, поматывающая облезлой головой клячонка.

С тележки сполз карапуз в ситцевой рубашке, картузе и коротких штанишках.

— Обед несешь? — деловито спросил он, ткнув в ее узелок кнутовищем.

— Обед. А в каком припоре работает нынче тятька?! Покажи!

— Ступай прямо, потом — налево. Только не зацепись носом! — засмеялся карапуз. — Жучка, подь сюда!

И, поймав собачонку, он стал безжалостно теребить ей хвост и уши.

Жучка подняла отчаянный визг.

— Пусти! Чего мучаешь?! — вступилась Цветок. — Ей-богу, тятьке скажу!

— Ишь, ябедница! Ну, проваливай, кукла чертова, с дороги! Но, но!..

Карапуз бросил Жучку, влез на тележку и дернул единственную веревочную вожжу.

III

Саша пошла дальше. Скоро замаячили бледные огоньки и послышалось слабое визжание пил, глухое туканье ломов и человеческий говор.

Девочка окончательно ободрилась и вихрем понеслась к припору.

— А, Цветок, Саша!

Шестеро каменоломщиков, рослых, бородатых, с обнаженными по пояс и черными от копоти торсами и лицами, приостановили работу и уставились с улыбкой в девочку, которую прижимал к груди седьмой — отец, молодой товарищ.

В мрачном, сыром и тесном, как склеп, припоре стало весело. Точно потоком хлынул сюда свежий воздух, точно расступились стены, взвился потолок, и над рабочими засверкало ясное весеннее небо. Каменоломщики преобразились, ожили.

Так бывало с ними всегда.

Работают они каторжно по нескольку суток, не видят солнца и неба, глотают желтую известковую пыль и ламповую копоть, доводящую до одурения, дышат, и вдруг явится Цветок. Свежая, сияющая, игривая, она развеселит всех, и на каменных лицах расцветают улыбки.

Она и теперь, вырвавшись из объятий отца, достала из кармана дудочку, запищала и завертелась, как вьюн.

— Ну и девочка! — покачал седой головой старый каменоломщик. — Касаточка наша! Храни ее царица небесная. — И он издали перекрестил ее.

— Цветок, какая нынче погода? — спросили ее разом два каменоломщика.

— Ха-а-рошая. Солнышко! Пчелки летают! А тут у вас, фу!..

— Нехорошо у нас, точно! — согласились они.

— Мама вернулась из города? — спросил отец.

— Н-нет! А староста велел сказать тебе, что у него до тебя дело. Чего же, тятенька, не ешь? Я тебе супец принесла!

И, погнавшись с шумом и смехом за Жучкой, она вновь вьюном завертелась по припору.

IV

Каменоломщики сели завтракать. Они ели молча, вяло.

Несколько ламп, дымящих и выбрасывающих тучи сажи, бледными пятнами играли на их изжелта-черных лицах, на распиленных кусках камня и брошенных железных ломах.

— Как бы не сел! — сказал, задрав голову, один. — Поштуркать, что ли? Степа, дай лом!

Степа, мрачный каменоломщик, дал лом, и тот поштуркал потолок.

— Слаб? — спросил Петр.

— Совсем. Как сыр, мягкий. Вот и трещина! Еще!.. Утекать надо.

— Чего утекать! — недовольно заворчал Степа. — Покончим раньше с плахой.

— А если задавит!

— Меньше каменоломщиком, а то и двумя-тремя будет. Беда большая. Берегись не берегись, все равно под землей кончишь.

— Тятенька! — позвала Саша.

— Что?

— Плаху валить будете?

— Хочешь посмотреть?

— Да.

— Можно.

Петр встал, смахнул с курчавой бородки крошки и широко перекрестился.

— Много еще осталось подсекать? — спросил он Степу.

— Самый пустяк.

— Так живее!

Степа зарылся в мокрый песок и стал подпиливать короткой пилой у корня плаху. Другой ломом упорно и как дятел долбил ее вверху у потолка.

— Готово!

Стена шириною в сажень, вышиною в столько же, вырезанная со всех сторон, ждала, чтобы ее повалили.

Цветок из-за угла, куда отвел ее отец, с интересом следила за приготовлениями каменоломщиков. Ей не первый раз приходилось видеть, как валят плаху.

— Клади постель, жи-и-ва! — распоряжался Петр.

Каменоломщики натаскали гору песку, на которую должна была лечь плаха, и разровняли ее.

— Эх, кабы не был слой! — сказал Петр, указывая на предательскую коричневую жилку на плахе.

— Кажись, слой!

— Слой и есть! — вздохнул старый каменоломщик. — Боюсь, загремит.

— Не каркай, старый! — набросился Степа.

— Валить, что ли?!

— Вали!

У плахи по обеим сторонам стали двое, остальные поодаль, и в припоре сделалось сразу тихо, как в могиле. Слышно было, как бьются тревожно сердца у каменоломщиков, как потрескивают лампы и как далеко-далеко, в заброшенных припорах со странным шорохом осыпаются потолки и стены. Чуялось приближение торжественного момента.

— Господи, благослови!