Рассказы

Плаха дрогнула, закачалась.

— Беррегись!

Раздался треск. Плаха опрокинулась и легла на постель, родив густое облако пыли.

— А чтоб! — послышалось энергическое ругательство.

Облако разорвалось.

Каменоломщики стояли мрачные, злые, и у ног их валялась, рассыпавшись на десятки кусков, плаха.

— Вот она, каторга! — сверкнул глазами Степа. — Возились весь день, и что?!.

— Плох стал камень нынче, очень плох! — покачал головой старик. — Все слой да слой! Этак с голоду помрешь!

— И помрем!

Кто-то сзади обнял Петра. Он повернулся и увидел Сашу. Она прижималась к нему и ласково и с любовью заглядывала ему в глаза.

— Тятенька! Не горюй!

— Что ты?! Хочешь домой?

— Хочу!

Он с размаху вонзил лом в песок, взял ее за руку, и они пошли.

С уходом Саши в припоре стало еще мрачнее, тоскливее.

V

Петр, освещая дорогу, вел Сашу осторожно, часто приподнимая ее и перенося через валявшийся на земле бут — мелкий камень.

— А нынче, тятенька, потолок завалился. Чуть не задавило, — открылась Саша.

— Что ты? Где это было?!

— В первом проходе.

— Испугалась, девчурка?

— Нет! Жучка вот… Тятенька, Ванька обижает меня. Шла я к тебе, он — навстречу. «Ты, Ваня?» — спрашиваю. А он давай ругаться и Жучку мучить. Выдери его за уши!

— Будь покойна! А ты вот что, детка. Не смей больше ходить сюда. Ты или заблудишься, или задавит. Знаешь, — добавил он серьезно, — тут волки бегают!

— Правда? — улыбнулась недоверчиво Саша.

— Правда! И какие страшные, злющие. Съесть могут!

Вдали, в ста шагах, заблестел своим круглым отверстием выход.

— Тятенька! — вырвалась из его рук девочка — Я теперь сама пойду.

— Боюсь, заблудишься.

— Не бойся!

— Так ступай скорее!

Отец остановился и счастливыми глазами провожал ее. Она мчалась вместе с Жучкой к выходу.

— Скажи маме, — крикнул он, — что сегодня и завтра еще буду в мине! Пусть сама обед носит, тебя не пущает. — И он пошел обратно в припор.

Саша была уже у выхода. Вдруг Жучка повернула назад.

— Жучка, Жучка! — стала кликать Саша.

Но Жучка не слушалась.

Саша бросилась вдогонку.

Та вильнула в сторону. Саша тоже.

Жучка опять — в другую. Она шмыгала из галереи в галерею, сворачивая во все спутанные разветвления старого, заброшенного лабиринта.

— Жучка, Жучка! — не переставала гнаться и кликать глупую собачонку Саша.

Злой подземный дух тянул к себе вглубь и собачонку и девочку, как втянул в свои лабиринты не одного уже каменоломщика.

VI

Поздно вечером вернулась мать Саши из города.

— Где Цветок? — спросила она старушку.

— Не знаю. Была у батюшки, у старосты, учительницы, и нигде ее нет. Петр, должно быть, задержал ее у себя в припоре.

— В припоре? — удивилась мать. — Чего держать там ребенка. Простудить, что ли, хочет ее?

И она бросилась в мину.

Ощупью женщина нашла дорогу к припору.

— Где Цветок? — оглушила она мужа.

— Где?! Дома!

— Нет ее дома и на селе нет!.. Петр?!.

Каменоломщик побледнел.

С минуту длилось молчание. Муж и жена, бледные, страдающие, боялись высказать страшное подозрение.

— Она здесь! — через силу и глухо вымолвил Петр.

— Заблудилась!

Петр схватился за голову и бросился к выходу.

Там, где покинула его Саша, он припал к земле. На песке чернели незатертые следы ног и собачьих лапок. Они вели в лабиринт.

Петр дико оглянулся и, прежде, чем жена опомнилась, исчез в лабиринте.

VII

Прошло три дня. Петр не являлся, его считали погибшим. Но он не погиб.

Он явился на четвертый день, но в каком виде. Волосы всклокочены, глаза блуждают, руки и лицо в ссадинах.

Он все время искал Сашу. Залезал с риском в отдаленнейшие галереи, пробивался через завалы, кричал, звал, падал на колени и молил бога вернуть ему его Сашу.

В одной галерее потухла у него лампочка, и он бродил ощупью, не обращая внимания на сыплющиеся на него песок и куски камня.

— Саша, Саша! — звал он.

Но безответно было подземелье. Смертью веяло от его заброшенных галерей и припоров, и его не трогали стоны и рыдания безутешного отца. Оно не хотело возвратить ему его дочери.

Каменоломщик помешался.

С того дня, покинув дом и село, он шатался по всем галереям подземелья.

— Саша, Цветок! — звал он в отчаянии.

По временам несчастный сворачивал в припоры к каменоломщикам, оглядывал их и таинственно спрашивал:

— Не видали Саши?

Те отрицательно качали головами, и он уходил дальше. И ни на минуту не умолкало в галереях его тоскливое:

— Цветочек, Саша!

Пронька

Клоун Икс, старый знакомый мой, покидал завтра наш город, и мы коротали последний вечер.

Номер, занимаемый им в лучшем отеле, был теплый, уютный, как каюта изнеженного лейтенанта на военном судне. На столе позванивал чистенький никелированный самовар, поблескивая сквозь решетку внизу рубинами угольков.

Нас было трое — я, он и жена его.

Мы много беседовали. Больше говорил он, и я охотно давал ему говорить, так как слушать этого человека, исколесившего Россию вдоль и поперек чуть не сто раз, забиравшегося к остякам и самоедам, много пережившего и перестрадавшего, было истое наслаждение.

— Тсс! — произнес он вдруг и прислушался.

Мы замолчали.

Теперь, когда в комнате сделалось тихо, мы услышали дикое завывание и шипение за окном.