Рассказы

«Не он! Виноваты те, которые не оплачивали его труда, пили его соки, платили ему жалкие гроши, благодаря чему нежной маме, нежному цветку приходилось выполнять грубые работы — стирать, гладить, мыть полы, нянчить нас, детей, бежать в снег и дождь по благотворителям, унижаться, просить об освобождении от платы за нравоучение, сражаться с домовладельцами. Вот кто виноват!»

Во мне опять закипает ярость, и я хочу крикнуть: «Звери! Полюбуйтесь на вашу работу!..»

Ах, если можно было бы подарить ей новое сердце!

Вы не знаете, где можно достать новое сердце?!

К СОЛНЦУ! (1917–1920)

Сын мой

— Сын мой, радость моя!

— Папка, где ты пропадал? Я три дня не видел тебя!

— Неужели соскучился?

— Конечно. Как же ты так?

— Мальчик золотой!..

Отец в сильном возбуждении несколько раз горячо поцеловал сына, потом поднял его высоко на руки и стал подбрасывать к потолку, громко напевая «Марсельезу».

— Папка, что с тобой? Ты такой веселый!.. Ой, боюсь, уронишь! — И мальчик заболтал в воздухе ногами и засмеялся.

— А-а, трусишь! Я и не знал, что ты такой трусишка! Ну, да бог с тобой. — И отец бережно опустил его на пол.

— Папка, где ты измял так свой костюм? И почему лицо у тебя усталое, небритое?

— Я две ночи не спал, детка. Мама где?

— Она на шоссе. Туда все пошли, там участок горит.

— Вот как. Стало быть, и здесь то же самое.

— Папа, вчера у нас тут шли с красными флагами, пели «Марсельезу», и у всех нацеплены были красные ленточки. У меня тоже такая ленточка, мама купила.

Сын побежал в детскую и вернулся с красной ленточкой, приколотой к груди.

— Папа, папа! — захлебываясь, продолжал мальчик. — Я видел на станции девочку с большим черным пуделем. На шее у пуделя был красный бант; это она нацепила ему. И всем, кто проходил, она говорила: «Собака тоже сдалась, как тот министр».

— Ха-ха-ха. Забавно.

— Папка, да расскажи же, где ты пропадал и что делал?

— Сейчас, дай только умыться и закусить.

Отец освежился холодной водой, с жадностью поел кусок хлеба с маслом, выпил стакан молока и закурил папиросу. Он подошел к окну, в котором виден был весь дачный поселок с его бревенчатыми игрушечными домиками, садиками, пустырями, заборами и уличками, выбеленный снегом. День был солнечный, и снег искрился и сверкал, отражая, как в зеркале, оголенные черные кустики калины, мелкие ели и сосны. Из множества труб вились серебристые дымки. У окна сильно припекало.

— Благодать, — проговорил отец.

— Папа, ты ведь обещал.

— Да-да!

Отец обнял сына, подвел его к оттоманке и, усевшись с ним поудобнее, поуютнее, притянул его золотую головку к своей груди.

— Где пропадал, хочешь знать, мальчик мой? В городе.

— Но там, говорят, стреляли из пулеметов.

— Да, стреляли.

— И ты не боялся?

— Вначале боялся, а затем привык.

— Если бы я знал, папка, не пустил бы тебя.

— Глупенький… А здорово палили. Ходишь по улице, и сверху — трр, трррр, та-та-та.

— Тебя ведь могли убить.

— Могли. Но я был осторожен и обходил опасные места. Но были такие отважные, которые совсем не боялись пулеметов и шли прямо навстречу смерти с пением.

— Папа, отчего это все? — И светлые глазки мальчика с жадностью уставились в отца.

— Отчего?… Изволь… Тебе теперь следует все знать.

Отец закурил папиросу и кратко стал знакомить его с историей народного движения. Он рассказал о задавленных бесправием и нищетой крестьянах и рабочих, о гонимых инородцах, о светлых девушках и юношах, которых за попытку облегчить страдания народа старое правительство тысячами отправляло в Сибирь и на виселицу. Тонкое и нежное личико мальчика становилось все строже и серьезнее.

— Папа! Папа!

— Жутко, не так ли?… А помнишь, детка, наш внезапный отъезд из Куоккалы, Финляндии. Он был так неожидан для нас и наших друзей. После долгой, суровой зимы мы наслаждались дивным апрелем и радостно готовились к лету. И вдруг является ленсман с двумя полисменами и объявляет, что по распоряжению кронштадтского коменданта мы в три дня должны оставить Куоккалу. Почему? За что? Неизвестно. Ленсман чувствовал себя очень неловко, извинялся и говорил, что они (финны) ни при чем, это русское правительство… И мы должны были в три дня сложиться и убраться. Нас выселяли, как преступников, как зачумленных. И мы не смели протестовать… Мы с мамой скрывали от тебя правду, говорили, что хочется повидать новые места. Ты был такой маленький, и мы не хотели вливать отравы в твою нежную душу…

— Папа, а я знал, что нас выселяют. Мне говорили финны на станции.