Рассказы

На дворе стояли ранние осенние сумерки, когда безлистые голые деревья неподвижны, на деревне кое-где загораются тусклые огоньки, над мокрым полем висит туман, и деревня со своей грязной улицей, водовозками, воротами и бродящими без призора лошадьми кажется забытой и отрезанной от всего мира.

Петр пошел вдоль улицы, стараясь идти по кромочке, около изб, но часто нога в худом башмаке соскальзывала с нее и попадала в грязь.

Около последней избы сидел какой-то старичок в полушубке, в бараньей шапке и валенках по-зимнему, и насасывал трубочку.

- Ай ты, милый, идешь? - спросил он, когда Петр подошел к нему ближе.

Петр узнал в нем своего случайного знакомого, который подвез от станции.

- Да, я,- ответил Петр.

- В науку опять, значит?

- Да, надо...

- Так... Ну, давай бог...

Старичок почему-то внимательно посмотрел на мешочек Петра, где у него были книги, и сказал:

- Подожди-ка маленечко.

Старичок поднялся с завалинки и, переступив валенком через высокий порог, скрылся в сенцах.

Петр остался ждать. Потом оглянулся кругом и долго смотрел на убогие, покривившиеся крайние избы, растолченную грязь улицы, которую уж покрывала осенней темнотой надвигавшаяся ночь, потом почему-то посмотрел на свою куртку и башмаки, как будто они вместе с этой грязью и заброшенностью деревни говорили о его собственной заброшенности, бесприютности среди людей, которым чуждо все то, чем он живет.

Старичок вернулся. Вынул что-то из-под полы и, подавая Петру, сказал:

- Возьми-ка ситничка краюшечку пожевать дорогой.- Петр почему-то сначала отдернул было руку, но потом решительно взял.

- Спасибо, старик,- сказал Петр. И пошел.

За деревней стало сразу холоднее. В бок вдруг подул сухой ледяной ветер, и грязь дороги стало охватывать морозом. Через несколько времени небо прочистилось, обещая холодную морозную ночь.

Петр дошел до леса и, как будто что-то вспомнив, связанное с этим местом, взглянул на искрившиеся в бесконечной высоте звезды, потом, криво усмехнувшись, посмотрел на краюшку хлеба. Но сейчас же, вдруг весело рассмеявшись, сказал:

- Э, к черту! Не в этом суть...

И бодро зашагал в своих рваных башмаках по обмерзающей, твердо-скользкой грязи.

ПЕЧАЛЬ

I

Вот опять я в своем одиночестве. В далеком уголке среди лесов. Я отыскал себе это местечко, чтобы уходить сюда от городской суеты и мелькания лиц человеческих.

За лесом, на широком расчищенном пространстве стоит двухэтажная дача. И когда идешь по лесу, то в просвет дороги еще издалека виднеются ее белые трубы, березы у окна и елки у балясинка. А за домом, через поле - дорога в лес. И никого кругом.

Хорошо, если есть такое место, куда можно забиться иной раз от всего на свете. Теперь это мне особенно пригодилось.

Мои милые хозяева трогательно заботливы. Они присматриваются ко мне и спрашивают, почему я так переменился. Я стал совсем не тот. Может быть, у меня какая-нибудь большая утрата?

Хуже всего, когда спрашивают. И я, отвернувшись к окну, чтобы не видели моего лица, говорю, что у меня нет никакой утраты. Все так, как было. Просто со мной случилась небольшая история, самая обыкновенная. Она задела меня одним только краем. Я как-нибудь справлюсь, и это пройдет.

II

Заходящее весеннее солнце золотит красным золотом верхние окна дачи, верхушки еще безлистых берез и медленно умирает на стволах дальних сосен.

Я беру из-за двери ружье и иду бродить по опушкам.

В апрельском воздухе тишина и весенняя сырая мягкость. В лесных оврагах еще лежит снег, и в чутком воздухе на заре слышно журчание последних лесных ручейков.

Прислонив к старой березе ружье, я сажусь на пень у заросшей просеки, по которой идет дорога с двумя старыми канавами по сторонам, и смотрю кругом.

По ту сторону оврага за частым осинником заходит солнце. Обнаженные вершины осин по-весеннему четко виднеются на красноватом фоне заката, который отражается в лужицах от стаявшего снега меж старых пней и кустов порубки.

На груди у меня под курткой шуршит бумага. Это одно письмо, которое я получил на днях, и оно случайно завалялось в кармане. Конверт уже совсем мягкий и протершийся на сгибах.

Этих писем я получать больше не буду...

В пустынности старой дороги, в весенней тишине оживающей природы есть какая-то боль и неясная надежда. И я напряженно прислушиваюсь к каждому звуку, как будто чего-то жду.

Какая-то поздняя птичка однообразно свистит в чаще. Пахнет сырой землей и в теплой струе, потянувшей с поля,- медовым запахом цветущей ивы.

Она растет близко около меня, на заросшей канаве у дороги. Я подхожу к ней и принюхиваюсь к нежно-медовому запаху ее цветов, похожих на вербу, но пушистых и осыпанных желтоватой пыльцой.

Первый запах весны...

Между прочим, в этом письме сказано, что человеку суждено проклятие: подниматься ввысь и жить всей полнотой души своей один короткий момент. А потом от всего остается одна только печаль, печаль о прекрасном, жить которым постоянно не хватает сил. Он во всей полноте чувствует его только тогда, когда оно еще не приходило или уже ушло.

Да, это верно.