Рассказы (binoniq)

Молоко на коленях у меня совсем согрелось. Вот и приехал. Нашёл подъезд. Долго мучаю кнопку у лифта. Наконец сообразил, что он передо мной. Только света в нём нет. Крак! — дверь отворилась, и я вверх поплыл, между этажами смотрю на всякую лифтовую внутренность — провода да механизмы. Приехал.

Дунул на палец, позвонил. Тут же дверь открывается, и я впадаю в прихожую. Ух ты, а там куча людей!

Ну, вроде нет, они все убегают.

«Хорошо! — это я про себя думаю, — объясняться в любви при таком стечении народа неловко».

— А я тебе молоко принёс! — радостно кричу я. Но никто меня не слушает, все завязывают ботинки, бьют друг друга рукавами по лицам и шапки надевают.

Ну и Бог с ними. Лучше я на кухню пойду. Молоко выкладывать.

Сижу на кухне. Вдруг что-то как забулькает!

Это аквариум. Стал я в аквариум смотреть, а там одна большая рыбка гоняется за маленькой. Съесть хочет.

Я на них смотрю, а сам сочиняю, что я ей расскажу, когда все гости разбредутся.

Расскажу я ей, как ругался с начальством, но не испугался страшных последствий. Просто у меня руки золотые. Это даже начальство так говорит. Звёзд с неба, дескать, хватать не будет, но руки — золотые. Вот я и убежал. Оттого, что меня могли оставить на второй срок. А я всё время сидел как на иголках — хотел пораньше приехать. Сидел, но всё же работал. Паял да соединял хитрые проводочки. Так что вовсе я не тупой, просто говорю мало. Вот и сейчас — не хочу болтать с гостями. Сижу на кухне, гости уходят, но как-то медленно.

Жду и наконец вылезаю в прихожую. И вижу там только двоих — её и моего бывшего однокурсника.

— Ба! — кричу я. — И ты здесь!

И вдруг понимаю, что что-то не так. Мой однокурсник обнимает её за плечи и о чём-то шепчет ей в ухо. Или на ухо. Я не знаю, как говорить правильно. Вообще, я плохо говорю, хотя вовсе не тупой. Но тут что-то непонятное — он её обнимает, а она его слушает. Они поднимают головы. Она говорит, смущённо улыбаясь:

— Мы, видишь ли, решили пожениться.

Потом мы идём на кухню пить чай. Мы идём туда, продираясь сквозь лыжи и велосипед в коридоре. Очень узкий у неё коридор. Пока мы идём, я успеваю подумать ещё раз, что что-то не так, а потом и вовсе перестаю что-нибудь думать и начинаю просто смотреть в аквариум.

Наверное, я что-то говорю, потому что и их губы шевелятся. А я смотрю в аквариум, где большая рыба догоняет и съедает маленькую. Вот так — раз, и съела. Очень меня это озадачило.

Я встал и пошёл домой. Дождь перестал, но голова у меня, как ни странно, не болела. Прохожие сторонились и дружелюбно говорили мне: «Глядеть надо, пьяная морда».

Вот и всё.

апрель — декабрь 1989

Перестройка

I

Березин разливает кофе в крохотные чашечки и ставит кофейник, покрытый затейливой вязью, на мраморную подставку.

Кофейный воздух плывёт над дольками шоколада, рюмками с коньяком, и поднимается к сухим веткам вербы в кувшине.

Девушка, сидящая напротив Березина, зачарованно смотрит ему в рот.

— Ну, и где ты был? — наконец спрашивает она.

— Э-э-ээ, — отвечает Березин, — для этого рассказа нужно широко размахивать руками и делать страшные глаза…

Он действительно взмахивает руками над столом и засучивает рукава, чтобы были видны его загорелые локти, и чтобы исчезли из поля зрения почерневшие манжеты.

— О! — говорит Березин. — Я плыл на лодке с Псом и Другом. Нет, с Другом и Псом. Да… Это было нечто…

Кофейный воздух шарфом охватывает шею девушки.

— Но я остался жив! — сообщает Березин радостно, — так что моего дивана в наследство ты не получишь. Как, я не рассказывал тебе о диване? Сейчас мы исправим это упущение. Надо сказать, что я очень люблю свой диван. Я люблю даже не лежать на нём, а сидеть. Под рукой телефон, радио, настольная лампа и магнитофон, рядом стол, ноги — вот — на стул закинуты — блаженство! И вот за десять лет пользования мой диван протёрся. Мои друзья — солидные люди — и, вместе со мной, они провертели в диване дырку, а когда я начал её стыдливо прикрывать тряпочкой, так и эта тряпочка… Но мои солидные друзья, со всей тяжестью своих восьмидесяти килограмм садились с размахом на диван, и тряпочка, естественно, слетала, обнажая мерзкое диванное нутро. И вот, наконец, я решил его перетянуть!

— О! — только и говорит девушка.

— Всё это, — продолжает Березин, отхлебывая коньяк, — напоминало программу «Аполлон». Это стало, так сказать, общенародной, национальной программой — вся моя экономика работала на неё, как и у американцев. Я осуществил прорыв в доселе неведомые отрасли человеческих знаний — сравнительные свойства поролонов, мебельных гвоздиков и обивочных скобок. Когда я спрашивал в универмагах югославскую плахту, то молоденькие продавщицы пугались, и лишь матерые старухи, помнившие имперские гарнитуры Третьего Рейха, могли, ностальгически прикрывая глаза, ответить, что поступлений этой ткани не предвидится. И вот свершилось!

Березин размахивает руками, и ветер гасит свечу на столе: — свершилось! — повторяет он. — Диван стоит в соседней комнате.