Рассказы (binoniq)

Между тем в мире что-то разладилось. Утонула ещё одна подводная лодка, где-то дрались сапёрными лопатками, и горело, горело что-то неясное. А мы, знай себе, плющили матросиков, вымещая в абордажной резне, как я теперь думаю, страх перед будущим.

Сейчас я думаю, что такой наркотический транс был позволителен только Сёме Бухгалтеру. С некоторой натяжкой это можно было позволить Думитрию, жившему последние недели перед отъездом на родину с русским размахом.

Ну, наконец, Остапченко! Счастливый отец семейства, посвятивший себя натуральному хозяйству — он бы выжил и в пустыне, мгновенно засадив её вынутой из карманов брюквой. Но я-то, я! Кто я был такой, чтобы не думать ни о чём, перемещая победную копейку по пластиковым фишкам?!

Я был никто. Самой большой моей печалью была отмена автобусов в Борисоглебск, а администратор гостиницы даже не спрашивала у меня карточки гостя — так мало я значил в её глазах. Единственной моей героической деятельностью была охота на жестяное зверьё в местном тире.

— Кто же мешал тебе заниматься самоусовершенствованием, науками и медитацией, вместо того чтобы плющить чужих матросиков и стрелять по зайцам в тире?! — скажут мне люди, обременённые уже жизненным опытом, и будете правы. Мне нечего возразить.

Я проводил драгоценное время в беседах со старушкой, командовавшей пространством для пальбы. Злодейски щурясь, старушка пристреливала духовые ружья и рассказывала про свою службу.

Она родилась в этом доме.

Потом здание был последовательно пекарней, загсом, похоронным бюро, мастерской надгробных памятников и теперь вот стал тиром. Бравая заведующая играла какую-то неясную роль во всех этих учреждениях, и долгая жизнь научила её не вздрагивать при звуках выстрелов и снисходительно относиться к людскому раздражению.

Как мне было променять эту могучую старушку на толстые, похожие на амбарные, книги по гидродинамике?

Оттого по вечерам мы плющили матросиков, а новая жизнь втекала в город, по пыльным улицам, по сухим ещё руслам, мир дробился, множился и менялся.

В ресторане мы следили за танцующим повторением Сильвии Кристель и запивали зрелище дешёвым вином. Вечером, однако, мы раскладывали на столе белые квадраты фишек, и героические игрушечные матросики, рванув тельник на груди, бросались с корабля.

Прошло время, но мне и сейчас кажется, что можно будет всё переделать, объяснить и оправдаться. Всё начать сначала.

Нужно только нарезать из линолеума белых квадратов два на два и усадить рядом с собой международного аспиранта Думитрия, вислоусого Остапченко и Великого Сёму.

Но уже который год я хожу по кафелю, мраморной плитке и ламинату. Вот беда-то какая.

май 1989

Осенью в Литве

Вставали довольно поздно. Часов в одиннадцать.

Меня начинало припекать на раскладушке, стоящей в уголку сада и я ворочался, сваливал на густую траву и сорняки одеяла, потом наконец просыпался и сразу же тянулся губами к огромному кусту красной смородины, торчавшему тут же рядом, глотая тугие кислые ягодки вместе со специальными маленькими веточками, которые удерживают упомянутые ягодки на кусте. Веточки эти не очень вкусны, и в крайнем случае их можно выплёвывать.

Ягодки смывали отвратительные утренние слюни, накопившиеся во рту за ночь, но до окончательной бодрости было далеко, и тогда мой путь лежал к террасе, от которой уже доносился звук готовящегося обеда.

Да, тут я ничего не напутал, это я прекрасно помню.

Именно обеда, хотя кто-то вставал, как и я, в одиннадцать, но кому-то необходимо было подняться раньше. Может, в семь. А то и в пять. Так получалось, что одним это был завтрак, а другим ужин… э-э… я хотел сказать обед, но, впрочем, это неважно.

Гораздо интереснее, кто именно собирался за столом.

Во-первых, это был дедка. Как и полагалось, дедка был с бабкой. Сейчас мне очень стыдно, но я не знаю, как звали дедку, потому что забыл спросить сразу, потом не пришлось, а после стало неудобно.

Так его и звали за глаза «дедка».

А бабку звали «пани Надя».

Дедка был большой и приземистый, а пани Надя маленькая, сухенькая, с тоненькими ножонками, обутыми в некогда белые кеды. Дедка был неразговорчив, а за обедом обходился коротким и смачным звуком отрыжки.

Пани Надя, наоборот, говорила безостановочно, быстро и не всегда понятно.

Ещё к столу, в добавление к рано встававшим бабке и дедке, выходил Сидоров. Сидоров спал в доме на старинной никелированной кровати, украшенной по бокам затейливой готикой, на которой ему снились удивительные сны.