Рассказы. Девяностые годы

Тот, кто побывал на новогоднем балу у Фриско, долго не мог забыть этот бал. Когда-то, в первую пору существования приисков, вход на такие новогодние сборища был открыт для каждого и веселье было шумным и беззаботным. Все предрассудки и условности забывались на этих непринужденных пирушках, и рудокопы и старатели, лавочники и трактирщики, их жены и дочери, официантки из баров и даже заезжие богачи веселились напропалую. Самый дух приисков в те времена был таков, что рушил все социальные перегородки, говорили старожилы, вспоминая те дни.

Не потому ли, что рудокопы и старатели сами тогда создавали и творили приисковый закон — неписаный закон, которому подчинялось все в этих затерянных в глуши, отрезанных от мира золотоискательских поселках? И богатые иностранцы, и промышленные магнаты, и родовитые аристократы, забредшие сюда в погоне за золотом, знали это; знали, что они целиком зависят от доброй воли рабочих и старателей. И они охотно сближались с этими людьми, которые умели прокладывать себе путь среди бескрайних сухих кустарников, уходивших во всех направлениях за горизонт, и открывать золото среди голых скал и красных безводных холмов, за сотни миль от человеческого жилья.

Золото было богом, которому поклонялся каждый. Тому, кто нашел золото, прощались и грубые манеры, и низкое происхождение. Простой старатель сегодня, он мог завтра стать богачом с тысячами фунтов стерлингов в кармане, сорить деньгами и лить шампанское, как воду… впрочем, нет, только не как воду: вода была на вес золота в этой стране, где люди мерли как мухи в периоды засухи. Итак, на рождество и на Новый год рудокопы и золотопромышленники, старатели, открывавшие золото, и предприниматели, перекупавшие у них плоды их трудов, собирались вместе и сообща предавались веселью.

Но времена переменились. Владельцы рудников теперь распоряжались всем и всеми; они диктовали свои условия рудокопам и старателям. Все резче обозначалась грань, разделяющая обе группы. Так было и на балу у Фриско, пока шампанское, виски и пиво, на которые не поскупился хозяин, не сделали свое дело и все не перемешалось в общем пьяном веселье, которому из году в год предавались прииски каждую новогоднюю ночь.

Вначале все было в высшей степени пристойно и чинно. Большой зал ресторана в гостинице «Звезда Запада», где жил Фриско, освободили для танцев; пол до блеска натерли воском. Фриско пригласил духовой оркестр; на стойку в баре взгромоздили бочки с вином. Жены рудокопов и старателей сидели на скамьях, расставленных вдоль стен. Некоторые из женщин держали на руках грудных младенцев, ребятишки постарше жались к коленям матерей. Мужчины, принарядившиеся для праздника, толпились возле.

Наиболее почетные гости, а также управляющие рудниками и их жены сгруппировались на противоположном конце зала. Белоснежная, пышная, аккуратно расчесанная борода Энгоры Дэвиса сразу бросалась в глаза. Пэдди Кеван, припомадивший свои рыжие вихры и обрядившийся в новенький, хотя и дешевый, костюм, вертелся около них. Это был первый выход Пэдди Кевана в свет, и все потешались над тем, как быстро Пэдди втерся в общество самых важных особ.

Фриско хочет показать, думали его старые товарищи, что он хоть и залетел высоко и якшается теперь с промышленниками и коммерсантами, все-таки не повернулся к нам спиной. Мистер де Морфэ, думали новые друзья Фриско, желает продемонстрировать нам, что живет в ладу со всеми.

Эти его новые друзья явились на бал во фраках и крахмальном белье, а их жены — в вечерних туалетах. Многие из них жили в бунгало, которые они выстроили себе неподалеку от рудников. Миссис Доусет, пышная блондинка, — обладательница великолепных плеч, сверкавших белизной над корсажем из лилового шелка, — была чрезвычайно оживленна. Мужчины говорили, что они готовы пойти на край света, лишь бы поглядеть на плечи миссис Доусет. И миссис Доусет не прятала своих плеч. Платье, в котором она щеголяла у Фриско на балу, было вырезано так низко, что едва прикрывало ее полные белые груди.

Декольте поношенного коричневого шелкового платья миссис Арчи Мэллисон открывало взору только костлявые ключицы, обтянутые желтой, как пергамент, кожей. Миссис Мэллисон была высокая тощая женщина с длинными, торчащими вперед зубами; ее смех удивительно напоминал ржанье и был слышен во всех углах зала; она болтала, не умолкая, то с лордом Перси, то с Чарли де Розом, то с Дорри Дулетом, то с мосье и мадам Малон, то с Фробишером с Северного.