Рассказы. Девяностые годы

— «Возмущение — это рост сознания нации, — говорит сэр Роберт Пиль.[38] — Народ должен возмущаться до тех пор, пока он не создаст справедливых законов».

— Кто же против этого спорит? — хмуро ответил Моррис Динни. — Черт возьми, как подумаешь обо всем том золоте, которое было добыто в нашей стране, о миллионах фунтов стерлингов, в которые оно превратилось, просто не верится, что тем, кто живет здесь, на приисках, достались такие жалкие крохи. Несмотря на злоупотребления, воровство, биржевые аферы, боулдерские рудники выплатили свыше трех миллионов дивидендов. А мы живем в этом проклятом пекле и погибаем от грязи, от недостатка воды, от отсутствия самых элементарных коммунальных услуг. Больница — все те же дощатые бараки и парусиновые палатки, где тифозные больные каждое лето мрут как мухи. А эти хибарки из железа и дерюги, в которых живут рудокопы, — это же черт знает что такое, смотреть тошно!

— А ты растешь, Морри, — ухмыльнулся Динни. — Уже совсем не тот заплесневелый консерватор, каким был когда-то.

— Я добываю хлеб своим трудом, так же как и все вы, — сказал Моррис. — А кирка и лопата научили меня разбираться в политике.

— Сколько старателей заработало кучу денег на первых заявках и тут же спустили все до последнего пенса, — проговорила Салли.

— Ну еще бы! — воскликнул Динни. — Душа-то воли просит! Ну и сходили с ума кто как умел. Арт Бейли так жил, что его в три года скрутило. Ведь как бывало: повезет парню — он продаст участок и месяца два-три живет, как король. А теперь многие из этих королей роются в отбросах, в мусорных ямах.

— Куда как много пользы принесло им золото! — с досадой проговорила Салли. — Это был мираж, за которым вы все гонялись… Воображали, что оно создаст вам рай на земле.

Старик Крис проговорил вполголоса:

…И этот желтый раб
Религии создаст и сокрушит! И тех, кто проклят всеми, осчастливит,
И юности прикажет полюбить прогнивших стариков! И вознесет
Стяжателей, дав сан высокий им, и почести, и общие похвалы,
И на скамью одну с сенаторами поместит![39]

— И когда золота мало, и когда слишком много — все скверно, мэм, — задумчиво проговорил Динни. — Помнишь, Морри, как ребята с Лондондерри пригнали целую повозку золота, а сотни старателей вернулись из того же похода не солоно хлебавши.

Моррис молча кивнул.

— А все-таки, — продолжал Динни, — каждый знал, что он не подохнет с голоду, пока у его товарища есть хоть корка хлеба или несколько пенсов в кармане. Парни с Лондондерри, как только сдали свое золото, тоже не пожалели денег для товарищей. А хорошее это было время и хороший народ, как вспомнишь, верно, Морри?

— Уж скажите сразу: первые старатели — лучшие люди на земле, — насмешливо проговорила Салли; она уже не раз слышала такие высказывания.

— А что вы думаете? Именно так оно и есть, мэм, — сказал Динни. — Это были хорошие, честные парни, — все до единого, а уже если попадался какой-нибудь прохвост, так на общих собраниях с ним не церемонились.

— А ты помнишь, как груды золота с первого участка Бейли лежали в старой лачуге из мешковины, которая была у нас и мясной лавкой, и почтовой конторой? — спросил Моррис. — И никому даже в голову не приходило украсть это золото и смотаться с ним.

Динни фыркнул.

— Хотел бы я поглядеть, что бы у него из этого вышло! Нет, пока здесь не было ни рудников, ни железных дорог — не было и всех этих жуликов и бандитов, которые стреляют на дорогах и грабят прохожих. У нас дело доходило до стрельбы, только если очень уж перепьются.

— Черт побери, а ты помнишь, как новый констебль запер под замок приискового инспектора и старика Крукшэнкса за появление в нетрезвом виде и нарушение общественной тишины и порядка? Наутро инспектор уладил дело с констеблем и пошел к себе в суд, а старика Крукшэнкса оставил в гостинице в постели. Сидит он в своей старой палатке, на которой для всеобщего сведения написано: «Суд», и распекает каких-то двух пьянчуг, как вдруг появляется Крукшэнкс в одной нижней сорочке и с бутылкой в руке. «Эй ты, старый индюк, брось к черту этих несчастных недоносков, чего ты их мучаешь! Пойдем-ка лучше выпьем!» Инспектор объявляет, что слушание дела откладывается, и оба отправляются в трактир.

Моррис от души смеется рассказу Динни, хотя он уже слышал его в различных вариантах по меньшей мере раз десять.