Читаем Рассказы. Девяностые годы полностью

Рождество в Новой Зеландии — я тогда был в артели, прокладывавшей новую телеграфную линию. Ни пудинга, ни жареного мяса, потому что на двадцать миль вокруг не было ни полена дров. Под походные котелки повар подкладывал охапки кудели и зажигал в самый последний момент, когда весь лагерь был уже в сборе.

Рождество в Сиднее и по меньшей мере десяток приглашений к обеду. Мы приняли одно — к разумным людям, угостившим нас таким рождественским обедом, каким он должен быть в Австралии и будет в недалеком будущем. Все, кроме овощей, холодное. Струя воды из шланга играет на веранде и на обвивающем ее плюще; мужчины одеты по сезону — в легкие и свободные, как пижамы, костюмы; женщины и девушки — свежие, бодрые и оживленные, не то что некоторые австралийки — распаренные и злые, похожие на вываренную морковку и чувствующие себя, как вываренная тряпка, мучимые после обеда головной болью, оттого что в такую жару они весь день протомились над плитой в душной кухне, чтобы приготовить обжигающий губы, неудобоваримый обед только потому, что так принято в Англии.

Рождественский обед в сиднейском дешевом ресторанчике, открывшемся за несколько дней перед этим под призывный гром духового оркестра. «Ростбиф — одна порция, капуста с картофелем — одна, плюм-пудинг — две!» (Я впервые обедал под музыку.) Обед был хороший, но аппетит мне портило выражение лица хозяина — верзилы с тяжелой челюстью, который сидел у входной двери и мрачно поглядывал, чтобы все платили шестипенсовики, — как видно, он не питал особого доверия к человечеству.

Рождество — нет, то был Новый год — на реке Варего, в самой что ни на есть глуши (так называемая река на самом деле была жалким ручейком, и вода в ней напоминала снятое молоко). Почти всю ночь мы собирали в темноте верблюжий и лошадиный навоз, чтобы развести костры вокруг лагеря и отгонять дымом москитов. Эти москиты взялись за нас на закате и отстали на рассвете. На смену им явились мухи.

Рождественский обед в стригальне. Баранина и плюм-пудинг. Ближайшая пивнушка — за пятьдесят миль!

Джимми Хаулетт рассказывал мне, как его однажды угораздило справлять рождество. Он со своей упряжкой волов оказался отрезанным внезапно разлившейся рекой и четыре дня не видел никакой другой еды, кроме картофеля и меда. Он утверждал, что, если макать картошку в мед, получается совсем неплохо. Вот только, чтобы не лежать в воде, ему приходилось укладываться спать на воловье ярмо, и у него до того разболелись зубы, что даже половина лица отнялась.

Кстати о плюм-пудинге. На мой взгляд, это один из самых варварских английских обычаев. Какой-то дурацкий, дикий, детский предрассудок. Судя по всему, это был плод вдохновения дикаря. Но с другой стороны, так ли уж много времени прошло с тех пор, как британцы были дикарями?

В прошлом году я получил письмо от товарища, искавшего золото в Западной Австралии за «Белым Пером», с описанием злоключений, которые ему пришлось пережить из-за плюм-пудинга. Он с несколькими товарищами расположился лагерем возле родника Боулдер Соук. До ближайшего продовольственного магазина от них было ехать миль триста — четыреста, главным образом по песку и пыли. Они заказали в Перте ящик всяких консервов с таким расчетом, чтобы получить его к рождеству. Плюм-пудинг они презирали, как презирает этот народ очень много других английских традиций, — но их повар был парень новый и заявил, что уедет домой к маме, если его оставят на рождество без плюм-пудинга, так что пришлось заказать для него банку. Тем временем они жили на пресных лепешках и мясе кенгуру, утешаясь тем, что не всегда же так будет. Стояла страшная засуха, и кенгуру, приходившие к роднику на водопой, так ослабели, что их можно было брать голыми руками. Потом, когда были выкопаны колодцы, кенгуру стали кончать в них жизнь самоубийством — почти каждое утро в колодце находили кенгуру.

В магазине по их заказу упаковали ящик консервов — сосиски и т. п., но продавец каким-то образом перепутал наклейки и отправил им не тот ящик. Ящик путешествовал сначала по железной дороге, затем в почтовой карете, затем на верблюде и последний отрезок пути — на спине человека и добрался до лагеря как раз в сочельник, к несказанной радости моих друзей. При свете костра мой приятель вскрыл ящик.

— Держи, Джек! — сказал он, кидая банку. — Вот твой плюм-пудинг.

Следующую банку он задержал в руке и дважды прочел этикетку.

— Что это? Тут две банки, — сказал он, — голову даю на отсечение, что заказывал одну. Ну, ничего, зато Джек поест вволю.

Следующую банку он поднес поближе к огню и часто заморгал:

— Ну и дьявол! Он, кажется, прислал три банки плюм-пудинга. Ладно уж, придется, видно, и нам угоститься. И повезло же тебе, Джек!

На четвертую банку он смотрел еще дольше. Затем снова проверил этикетки на первых трех, — дескать, не ошибся ли?

Перейти на страницу:

Все книги серии БВЛ. Серия третья

Травницкая хроника. Мост на Дрине
Травницкая хроника. Мост на Дрине

Трагическая история Боснии с наибольшей полнотой и последовательностью раскрыта в двух исторических романах Андрича — «Травницкая хроника» и «Мост на Дрине».«Травницкая хроника» — это повествование о восьми годах жизни Травника, глухой турецкой провинции, которая оказывается втянутой в наполеоновские войны — от блистательных побед на полях Аустерлица и при Ваграме и до поражения в войне с Россией.«Мост на Дрине» — роман, отличающийся интересной и своеобразной композицией. Все события, происходящие в романе на протяжении нескольких веков (1516–1914 гг.), так или иначе связаны с существованием белоснежного красавца-моста на реке Дрине, построенного в боснийском городе Вышеграде уроженцем этого города, отуреченным сербом великим визирем Мехмед-пашой.Вступительная статья Е. Книпович.Примечания О. Кутасовой и В. Зеленина.Иллюстрации Л. Зусмана.

Иво Андрич

Историческая проза

Похожие книги