Рассказы. Девяностые годы

Это был долговязый детина примерно шести футов трех дюймов ростом. Сложен он был нескладно, костлявый, лицо какое-то бурое, а глаза серые. Как я убедился впоследствии, он почти всегда добродушно ухмылялся; мне очень нравился этот тип обитателя австралийских зарослей — казалось, чем выше они ростом, тем добродушнее, однако кулаки у них крепкие и они могут услужить человеку, который хочет подраться, или самым добродушным образом задать трепку грубияну. Такие люди любят нянчить чужих младенцев и колоть дрова, носить воду и оказывать мелкие услуги задавленным работой женщинам. На нем был костюм из грубой шерстяной материи на два номера меньше, чем нужно, и его лицо, шея и большущие костлявые руки были покрыты крупными и мелкими веснушками.

— Надеюсь, я тебя не потревожил, — закричал он, наклоняясь над моей койкой, — но есть тут один парень…

— Да не ори, — перебил я. — Я не глухой.

— Ох, прости, пожалуйста! — гаркнул он. — Я и не знал, что ору. Я тебя принял за того глухого.

— Ладно, — сказал я. — Что случилось?

— Переждем, пусть ребята перестанут ругаться, и тогда я тебе расскажу.

Он говорил, добродушно растягивая слова, слегка гнусавя, но и тон, и протяжное произношение были явно австралийские, ничего общего не имевшие с говором американцев.

— Ох, да уж выкладывай, Христа ради, Верзила! — крикнул Одноглазый Боген, самый отчаянный ругатель в бараках, и повалился на койку, словно обессиленный своими предыдущими высказываниями.

— Есть тут один больной подсобник, который работал в Биг Биллабонге, — сказал Жираф. — В первую же неделю он выбыл из строя и с той поры лежит здесь. Его отправляют сегодня специальным поездом в Сидней, в больницу. Сейчас его уложат на повозку и повезут на станцию; вот я и подумал, что не худо было бы обойти всех с шапкой и собрать для него деньжат. В Сиднее у него жена и ребятишки.

— Вечно ты всех обходишь с твоей проклятой шапкой, — проворчал Боген. — Черт тебя дери, ты и в аду пустишь ее по кругу.

— Это он сейчас и делает, Боген, — пробормотал Бывший Джентльмен, лежавший на тюфяке лицом к стене.

Шляпа была из тех, что «служат всю жизнь». Она порядком потемнела, собственно говоря, стала почти черной от времени и непогоды, а вокруг тульи был новый ремешок. Я заглянул в нее и увидел грязную фунтовую бумажку и немного серебра. Я бросил полкроны — больше, чем мог уделить, потому что был еще новичком в Биг Биллабонге.

— Спасибо! — сказал он. — Теперь вы, ребята!

— Лучше бы ты носил шапку на голове, деньги в кармане, а доброту куда-нибудь припрятал, — проворчал Джек Лунатик, с трудом приподымаясь на локте и нащупывая под подушкой две полукроны.

— Вот тебе пять шиллингов, — сказал он. — Получай и, ради бога, не мешай спать!

Игрок, известный как Бывший Джентльмен, перевалился на другой бок, отвернув от стены свое красивое беспутное лицо. Он лег спать не раздеваясь и теперь с большим трудом засунул руку в карман слишком узких брюк. Серебра он найти не мог и извлек пачку фунтовых бумажек.

— На! — сказал он Жирафу. — Почему бы и не дать фунт? Уж так и быть, рискну. Получай.

— Ты сегодня не в себе, Бывший Джентльмен, — пробурчал Боген. — Это тебе не скачки.

— Может быть, и не в себе, — сказал Бывший Джентльмен и снова повернулся к стене, подложив под голову руку.

— Ну а ты, Боген? — спросил Жираф.

— А что с ним такое, с этим чертовым подсобником? — спросил Боген, вытягивая из-под матраца штаны.

Лунатик сказал что-то вполголоса.

— Ах, так его разэдак, — сказал Боген. — Жаль беднягу! Ладно, даю полфунта!

И он бросил в шапку полсоверена.

Четвертый, которого называли в глаза Барку-Рот, а за спиной «Жадюга», пьянствовал всю ночь, и даже сногсшибательные эпитеты Богена не могли его разбудить. Тогда Боген поднялся с кровати и, призвав всех нас («проклятое бабье стадо») в свидетели того, что он собирается сделать, перевернул пьяницу на спину и принялся обыскивать его карманы, пока не нашел пять шиллингов, которые и бросил в шляпу.

А Барку-Рот, вероятно, и по сей день не ведает о том, что принял когда-то участие в добром деле.

Жираф подошел к глухому рабочему, спавшему в смежной комнате. Я слышал, как ребята проклинали Верзилу за то, что он их разбудил, и Глухаря, которого сочли поначалу виновником шума. Я слышал, как Жирафа и его шляпу ругали в других комнатах и осыпали бранью на веранде, где спало несколько стригальщиков, а потом я решил вставать.

Жираф заботливо укладывал в тележку тюфяк и подушки, а потом из дома вынесли человека, похожего на труп, и положили на тюфяк.

Когда повозка тронулась, трактирщик — толстый и бездушный на вид человек — сунул руку в карман и положил фунт в шапку, продолжавшую путешествовать по кругу в руках приятеля Жирафа, маленького Тедди Томпсона, который был ниже среднего роста ровно на столько, на сколько Жираф был выше.

Жираф взял лошадь под уздцы и повел ее по дороге к железнодорожной станции, выбирая самые ровные места, и еще два-три парня пошли с ним, чтобы помочь ему усадить больного в поезд.