Рассказы дяди Миши, одессита

— Вы отдаете распоряжения, — геройствовал Сема, — это накладывает на вас отпечаток. С некоторых пор — что поделаешь! — вы не терпите возражений — и это отпечатывается. Кто-то с вами спорит, пусть даже правильно — вы считаете такого человека упрямым, неприятным, — и даже не замечаете, как ваше лицо каменеет при разговоре с ним. Каменеет — вы понимаете? Становится каменным, как у скульптуры. Что делать — мы это видим, мы ведь работаем с лицом…

— Не думала, — чуть уже поджав губы, проговорила выскоий чин, — что попаду под такой рентген.

— Извините, — опомнился мастер, — извините! Просто мне понравилось ваше лицо. Оно такое… Извините! — попросил он прощения и за это. И снова глянул на женщину, сидящую перед ним. — Скажите… у вас есть еще минута?

Не дожидаясь ответа, фотограф прошел за загородку и вернулся с большой фотографией в рамке.

— Я, хоть и много лет фотограф, но ценю настоящее. Не забыл, что оно есть на свете. Посмотрите внимательно. — Мастер обеими руками держал портрет плачущей девочки. — У нее слезы, — он высвободил правую руку, чтобы помогать ему рассказывать, — спелые, как виноград. — Рука взлетела вверх. — Это не какие-нибудь скучные мутные слезинки — это прекрасные яркие слезы, полные горя! Мы с вами, конечно, понимаем, что это за горе… Посмотрите! Вам нравится?

Женщина кивнула, уже улыбаясь. Кто бы тут не улыбнулся?

— Но знаете, что произошло? Я выставил этот портрет на витрину. И вот приходит папа девочки и говорит, чтобы я снял ее. Почему?! Потому, — говорит он. — Ему неудобно: что люди могут подумать о его семье, если девочка так плачет! Так по-настоящему! Вы поняли? Вот какие это слезы! Посмотрите сами! Нет, вы посмотрите внимательно. А? А? — нетерпеливо спрашивал мастер.

Женщина подняла на него глаза.

— Вот так! — вдруг вскричал он. — Вот так! Я вас поймал! — фотограф хлопнул по ящику фотоаппарата. — Теперь вы никуда отсюда не денетесь!

— Что? — опомнилась женщина. — Ах вы хитрец!

— Что делать? — довольно улыбался и показывал зубы трех сортов мастер. — Не всех же веселить птичкой. А вы не хитрите на своей работе? Чтобы все было в ажуре? — Это была еще одна непозволительная его смелость, но женщина простила и ее. Об этом фотографе можно будет смешно рассказать сотрудникам…

— Хорошая история, — отозвался я.

— Но это, — заговорил другим тоном дядя Миша, — только первая ее половина. Вторая будет интереснее.

Голубь снова подошел к нам, но я отогнал его ногой.

— Ателье было недалеко от ее офиса, оттуда раздался еще один звонок и мастера позвали к тов., скажем, Афанасьеву, ее шефу. Фотограф поспешил в офис. И вот что тов. Афанасьев сказал мастеру:

— Ну, ты, Сема, герой! — Он почти со всеми евреями разговаривал на "ты", на сколько бы лет они ни были старше. — Сознайся, где это ты ее такое лицо откопал? — и показал фотографию вчерашней клиентки фотоателье. На фото женщина смотрела на заплаканную девочку, которой не было видно.

Тут Сема испугался, и я вам скажу, отчего. В его памяти свежа была история с американским газетчиком-фоторепортером, которая прошумела как-то по городу и ее еще помнили… Тот, уроженец Одессы, но уже лет тридцать житель Штатов, решил вернуться на родину. По этому поводу в Одессе была организована торжественная церемония. На вокзале возвращенца встречали хлебом-солью родственники, которых удалось разыскать, и те, кто знал его семью. Произносились речи, говорилось, что он не первый и не последний, кто покидает капиталистический мир ради мира социализма, что здесь он может наконец-то посвятить свою жизнь трудящемуся классу, ну и так далее.

Фоторепортер, еще не старый человек и дошлый газетчик-профессионал, был так же торжественно принят по распоряжению властей в местную газету. Через три дня празднований он явился к редактору.

— Я просмотрел все местные газеты и понял, чего им не хватает, — объявил он. — Я сделаю вам такой фоторепортаж, что вы ахнете. Мне нужно на него дня три-четыре.

Редактору ничего не оставалось, как согласиться.

Где пропадал новоявленный работник, было известно, наверно, только КГБ. И вот он является в кабинет редактора. Небритый, усталый, что называется, взмыленный, но — торжествующий. Швыряет шефу пачку фотографий. Сам плюхается в кресло, ноги чуть не на стол.

— Что это? — с некоторым страхом спрашивает редактор, которого эти три дня тоже изрядно потрепали, спрашивая, где пропадает возвращенец.

— Это увеличит тираж газеты вдвое! — кричит с американским акцентом новый репортер. — Сенсация! Я заработал полмиллиона! Газету будут рвать из рук!

— Что это? — с еще большим страхом спрашивает редактор и боится даже прикоснуться к фотографиям.

— Это три дня жены мэра города, то есть председателя горисполкома! Где она, с кем она, что покупает, чем интересуется, в каком доме исчезает на неопределеное время, кому улыбается, как выглядит на элитном пляже, кому звонит, на кого сердится… Я ползал под заборами, как индеец, я лазил по деревьям, как мальчишка, где я только не прятался, чтобы сделать эти снимки! Газету будут рвать из рук!