Рассказы для серьезных детей и несерьезных взрослых

Дело в том, что солдаты в Советской Армии всегда голодные. Сколько бы ты ни съел в столовой каши с селедкой, через час опять хочешь кушать. Кто был в Советской Армии, тот не даст мне соврать: целый день там ходишь и думаешь: а где бы что-нибудь съесть? Особенно это бывает с солдатами, которые служат первый год. Они никак не могут привыкнуть, что их кормят на 32 копейки в день одной селедкой с картошкой или овсяной кашей. А что еще можно купить из еды для солдата, если ему полагается в день на питание только 32 копейки? Ну вот, поэтому первый год, пока привыкнешь не кушать, очень хочется кушать, и многим солдатам из нашего полка родители присылали деньги, чтобы мы в местном ларьке покупали еще какую-нибудь еду. А что было в нашем ларьке? Там были только белые батоны хлеба по восемнадцать копеек и банки со сгущенным молоком. И вот я и другие солдаты покупали в этом ларьке батоны и сгущенку, но днем у нас было столько воинских занятий — и политучеба, и строевая подготовка, и артиллерийские учения, — что совершенно некогда было покушать, да и офицеры нам не разрешали свою еду кушать, они говорили, что Советская Армия может сама своих солдат прокормить и нечего клянчить у родителей, чтобы они советских солдат подкармливали. Короче говоря, днем нам кушать эту сгущенку не удавалось. Поэтому мы ее кушали ночью. И выглядело это так: как только наступал отбой и старшина гасил в нашей казарме свет и уходил, каждый тихонько доставал из-под подушки припрятанные заранее батоны и банки со сгущенкой, ножом расковыривал в банке две дырочки и начинал сосать. Представьте себе такую большую казарму. Как зал, в ней рядами, как солдаты в строю, стоят двухэтажные солдатские койки, и на каждой койке в темноте, укрывшись еще с головой простыней, лежат молодые советские солдаты и сосут из банок сгущенку. Как телята в стойле. Или как дети в детском садике. И звук стоит такой, как будто сто человек целуются. А на самом деле никто не целуется, а просто все высасывают сгущеночку из банок.

А иногда старшина возвращался, чтобы проверить порядок, и, услышав его шаги, мы тут же затихали. Притворялись, будто спим. Он походит-походит между коек, послушает, как мы дышим, как спим, и уйдет, довольный. А мы тогда вынимаем свои банки из-под подушки и досасываем.

И вот однажды, когда старшина опять пришел нас еще раз проверить перед сном, я, как и все другие солдаты, успел сунуть свою банку со сгущенкой, которую только что открыл, под подушку и, как все, притворился, что я сплю. Но только все притворялись, что спят, а я-то действительно уснул. А утром, на рассвете была военная тревога. Прибежал наш старшина и как заорет:

— Рота, па-а-адъем! Боевая тревога! В шеренгу по одному — становись!

Ну, мы, как горох, посыпались из своих коек — кто сапоги натягивает, кто брюки, кто гимнастерку, потому что через тридцать секунд надо уже совершенно одетым в строю стоять. Один я не могу от кровати отлипнуть. Потому что за ночь вся сгущенка из моей банки вытекла и растеклась по простыне, матрацу и одеялу, а я так и спал в этой сгущенке, не проснулся. А к утру вся эта сгущенка засохла, как клей, и приклеила меня к простыне, а простыню к матрацу и подушке.

И вот представьте себе, пожалуйста, такую историю: старшина кричит: «Подъем! Боевая тревога!» — все солдаты уже в строю стоят одетые, а я один вожусь на кровати, ничего не понимаю спросонок, почему я не могу от кровати отлипнуть, а потом как дернулся и прямо вместе с прилипшей простыней и подушкой рухнул со второго этажа кровати на пол, и следом за мной банка из-под сгущенки — бац! — тоже на пол с кровати, прилипла к простыне и катится за мной по всей казарме, гремя и подпрыгивая. Я весь в простынях бегу в строй становиться, а банка — за мной.

Ну, тут солдаты как расхохочутся! А старшина как разозлится!

— Ах, ты, — говорит, — такой-сякой-не-русский! Над советской боевой тревогой издеваешься! Я тебя за это под трибунал отдам! Ты у меня из гауптвахты не выйдешь!

Ну, и так далее.

Так что видите, какой я соня — я и в рыбной ухе спал, и в сгущенном молоке, и на ходу в солдатском строю.

И теперь я вам еще скажу, что мне принадлежит рекорд по долготе сна. Потому что один раз я так заспался, что ровно десять суток спал себе без перерыва. Не верите? Хорошо, я вам сейчас докажу, у меня свидетели есть.

Сейчас в Америку приехало, может быть, двадцать тысяч моих свидетелей. Из Одессы, потому что случилось это со мной в городе Одессе, на Одесской киностудии. Там по моему сценарию снимали фильм «Море нашей надежды». Про героических моряков-одесситов, которые потушили в океане пожар на иностранном судне и спасли огромный корабль, который никто уже не мог спасти. Я эту историю не выдумал, эта история была по правде, когда команда корабля черноморского пароходства «Мытищи» действительно спасла югославское судно «Требинье». Сорок дней они в открытом океане гасили загоревшийся хлопок на югославском пароходе, с которого уже убежала югославская команда. А моряки-одесситы погасили пожар и спасли пароход.