Рассказы для серьезных детей и несерьезных взрослых

Но тут сразу было ясно, что никакие способы не помогут — этот дядька был такой здоровый, как великан. Однако я все-таки попробовал ему посвистеть и, конечно, безрезультатно. Он так храпел, что не только стаканы на столе дрожали, но даже бутылки из-под спирта по полу раскатывались. И когда я его потормошил за плечо, чтобы он на бок перевернулся, он ноль внимания, и когда я ему в носу бумажкой щекотал, он эту бумажку обратно выдувал, и она у меня в руках дрожала, как парус на ветру, а он все равно не просыпался. Ну, что мне делать? Выдумал я тогда еще один способ его разбудить, последний. Взял я и поджег эту бумажку и поднес ему ко рту — думаю, пусть он испугается, зато проснется. И что вы думаете? Этот дядька был такой пьяный, он, наверно, три бутылки спирта перед сном выпил, потому что когда я поднес ему ко рту горящую спичку, а он как дыхнет, то это дыхание ка-ак загорится — настоящим голубым огнем, как горит чистый спирт! Прямо у него такое было огненное дыхание, как у дракона! А он все равно не проснулся. Спит себе и храпит, и изо рта спирт огнем вылетает! Ну?

Что мне делать?

Пошел я вниз, к администратору, упросил его дать мне раскладушку, разложил эту раскладушку в коридоре на втором этаже гостиницы, постелил на эту раскладушку свой матрац и одеяло и лег спать. Только собираюсь уснуть, слышу из-за двери, возле которой я поставил раскладушку, тоже храпят. И как! Почище моего великана. Наверно, там не три бутылки спирта выпили перед сном, а четыре!

Встал я со своей раскладушки, пошел по коридору искать себе тихое место. А ведь дело было зимой, в Якутии, морозы еще хуже, чем на Ямальском полуострове, и снизу из уличной двери в коридор гостиницы залетали ужасный мороз и ветер, особенно когда кто-то входил или выходил. И вот, представьте себе, на таком морозе я таскаю по коридору свою раскладушку от двери к двери и слушаю: где же тут не храпят? Только найду такое место, только поставлю туда раскладушку и прилягу, укроюсь и согреюсь, слышу: Боже мой, опять храпят!

Так я всю ночь протаскал свою раскладушку по гостинице, не уснул ни на минуту. Но должен вам сказать, что я на этих храпунов не обижался. Они ведь пьяные были, а с пьяных что возьмешь?

Но вот был в моей жизни один храпун, которого я никогда не забуду и никогда не прощу! Потому что это был совершенно трезвый и зловредный храпун, который храпел просто так, мне назло! И даже это был не храпун, а храпунша! Да, это была такая ужасная храпунша, что я до сегодняшнего дня помню ее наглые глаза и каждый ее противный храп.

Звали эту храпуншу Чита. Я не знаю, за что ей дали такое замечательное имя знаменитой обезьяны из кинофильма «Тарзан», одно могу сказать — это была не обезьяна, и такое замечательное имя эта храпунша не заслужила. Да, это была не обезьяна, это была собака. И это была не простая собака, а собака знаменитого советского Героя Социалистического Труда, народного артиста СССР, основоположника советского социалистического реализма в кино и неореализма в мировом кино кинорежиссера Марка Семеновича Донского.

И если сам Марк Семенович Донской — человек очень веселый, смешной и совершенно не задается тем, что он Герой Труда и основоположник социалистического реализма, то Чита — как раз наоборот. Эта старая карликовая мопса, черная, с ногами враскорячку приезжала в наш Дом творчества «Болшево» на машине с шофером и с Марком Семеновичем Донским и его женой, как будто она, Чита, — Герой Труда, народная артистка, основоположник социалистического реализма, секретарь Союза кинематографистов и художественный руководитель Детской киностудии имени Максима Горького. Впереди всех — впереди Донского, его жены и шофера — эта Чита шла в зеленый коттедж над речкой Яузой и занимала там отдельную комнату. Вторую комнату занимали Марк Донской и его жена, а в третьей комнате жил я. Считалось, правда, что две комнаты занимают Донские — по одной на каждого, чтобы они могли там порознь сочинять очередной сценарий про Ленина, Шаляпина или еще кого-нибудь, но я-то хорошо знаю, что в одной комнате жила Чита, во второй — Донской, а жена Донского целыми днями вязала на веранде — на той самой веранде, где у меня жили однажды мои воронята.

И вот эта Чита занимала целую комнату с окном на речку Яузу и круглый год валялась на диване или на коврике в коридоре, никогда никому не уступала дорогу, а по ночам так храпела, что даже я — чемпион по сну и Самый Большой Соня на Свете — в соседней комнате слышал этот ужасный храп и не мог уснуть. Она храпела так громко и так противно, как никакой пьяница не может храпеть. И самое обидное, я же знал, что она храпит нарочно, мне назло, потому что по утрам она смотрела на меня своими злыми старыми глазами и как будто говорила: ну, я тебя все равно выживу из этого дома! Я тебе не дам спать! Я ведь слышу, как ты там ворочаешься за стеной и не спишь! Вот я еще похраплю тебе назло, а ты мне ничего не сделаешь, потому что я Чита Донского, Героя Труда и секретаря Союза кинематографистов.

Вот такая была зловредная собака-храпунша в моей жизни.