Рассказы и повести

Я шел по пляжу, ел безвкусную черешню. Тугие струйки толкали меня в ногу. У меня возникло чувство какой-то разъедающей неудовлетворенности. Я слушал в себе это чувство и сплевывал косточки в кулак. Загорелые тела, пестрые купальники, синьковое небо, наглое солнце, море, бурое у берега, пальмы с шерстяными стволами и жестяными листьями - все это лезло в глаза, в нос, в уши, как синкопированная музыка, пущенная на полную мощность. Я шел по пляжу, перешагивая через тела и обходя их. Люди играли в карты. Хохотали. Я не верил, что им азартно играть и весело смеяться. Мне казалось, они притворяются.

Наконец я пробрался к нашим и угостил их черешней. Вадик метнул на меня взгляд мизантропа и отвернулся: Сейчас скажет: "Не хочу", - подумал я. Жена архитектора зачерпнула горсть красивых ягод и протянула сыну.

- Не хочу, - обрадованно прочревовещал Вадик.

- А почему ты не хочешь? - спросил архитектор.

- Не хочет, и все, - заступилась жена архитектора. - Поди окунись!

- Не хочу!

- Ну хоть один разочек!

- Отстань от него, - предложил архитектор. - Не хочет - не надо.

- А зачем я его сюда привезла?

- Зачем заставлять человека делать то, чего он не хочет? А если бы тебя заставляли делать то, что ты не хочешь?

- Ты так говоришь, потому что это не твой сын.

- Ты слишком много с него спрашиваешь, - сказал архитектор.

Его точка зрения полностью совпадала с моей. Но я промолчал. Я сидел на корточках и ел черешню. Потом встал и пошел.

Мои друзья решили, что мне надоело существовать на корточках и я пошел взять еще один лежак. Сейчас возьму и вернусь. Но я поднялся и пошел потому, что во мне что-то кончилось. Как бензин в мотоцикле.

Я могу понять заключенного, который убегает из тюрьмы за полтора месяца до окончания срока. Кончается запас терпения, и человек уже не принадлежит здравому смыслу.

В десять часов я стоял на базаре.

В пятнадцать часов я входил в помещение аэропорта. В восемнадцать часов я летел над средней полосой России. Над левитановскими пейзажами, о которых так скучал архитектор.

В двадцать часов по московскому времени я стоял перед Микиной дверью и нажимал на звонок.

У Мики домашние туфли на деревянной подошве и без пятки. Она клацает ими, как японка.

Сейчас застучат деревянные торопливые шаги. Дверь распахнется, я широко шагну, она сомкнет руки на моей шее, и воздух загорится вокруг нас.

...Послышались бесшумные босые шаги.

Зашуршал замок.

Дверь распахнулась.

Мика...

Я не сделал шаг вперед. Я остался на месте. Меня что-то не пускало.

Ее глаза. Они, казалось, выключили свое обычное выражение. Глаза у нее были строгие, как у учительницы, которая выслушивает лодыря и пытается определить: где он врет.

- Я так и знала, - сказала Мика.

- Ты знала, что я приеду?

Мне стало обидно за себя, за то, что я, как дурак, летел через всю страну к этим глазам, к этой фразе.

- Проходи, - сказала Мика. - Только не топай.

Я шагнул через порог. Она осторожно прикрыла за мной дверь. Я стоял в прихожей, испытывал какое-то общее недоумение.

- Чего ты стоишь? Раздевайся.

Я снял плащ, повесил на вешалку. Поставил чемодан. Мика ждала, сопровождая глазами каждый мой жест. Было похоже, будто я монтер, пришел чинить проводку.

Мика на цыпочках пошла на кухню. Я двинулся следом. Тоже на цыпочках.

- Есть хочешь? - шепотом спросила она.

- А почему мы шепчемся?

- Спят, - неопределенно ответила она.

- Кто?

- Муж.

- Чей?

- Мой.

Когда петуху отрубают голову, он еще некоторое время бегает по двору и, наверное, думает о себе, что он в прекрасной форме.

Я сел на кухонную табуретку.

- А где ты его взяла? - спросил я.

- В метро познакомились.

- Когда?

- Неделю назад. Он вошел на "Краснопресненской", сел против меня и смотрит. Смотрел, смотрел, потом сел рядом. Потом я вышла и он вышел.

- И все?

- Все. А вчера подали документы.

- Но ты же его совсем не знаешь.

- Я его чувствую. Хорошие люди всегда видны.

- Ты сошла с ума. Зачем ты портишь свою жизнь?

- Хуже, чем было, не будет. Тебя кормить?

- А мужу останется?

- Всем хватит.

Она всегда любила меня кормить и любила смотреть, как я ем. И сейчас она легко задвигалась, собирая на стол тарелки и тарелочки.

- Знаешь, когда ты разбился, я села на пол и думаю: как же я теперь буду жить? А потом вдруг среди ночи проснулась и поняла: я жила ужасно...

- Что значит разбился?

- Разбился на самолете. Мне твоя соседка позвонила.

Плакала, говорила, что ты предчувствовал.

- На каком самолете?

- Рейс 349. Москва - Адлер.

- У него отвалилось крыло... - Я смотрел сквозь Мику в тот далекий сон.

- Это я не знаю. Это тебе лучше знать.

Я все понял и поверил. Самолет, на который я опоздал, разбился, и, поскольку я был зарегистрирован...

Я понял и поверил, но это не произвело на меня сейчас никакого впечатления. Замужество Мики заслонило мою собственную смерть.

- Я разбился, и ты тут же вышла замуж?

- Я вышла замуж вовсе не потому, что ты разбился.

- А почему?

- Я влюбилась.

- И ты не заплакала по мне?

- Я не поверила. Я знала, что с тобой все в порядке.

- Откуда ты могла знать?