Рассказы и повести

Солнце выступило под соснами. Оно было нежно-пламенное, молодое, будто только что проснулось.

- А я никому не нужен, - сказал я Елене.

- Понимаешь... она все время талдычит: он жадный, он ленивый... Пусть даже она права, но скажи - зачем мне это знать?

- Я никому не нужен. Никому.

- Но ведь и тебе никто не нужен.

Солнце оторвалось от сосен, медленно плыло, чтобы в срок поспеть на середину неба.

- Ну, я пойду...

- Приезжай, - попросила Елена.

Она была покрыта шалью, как печалью, и уходила с печалью на плечах.

Я пошел по тропинке. Зелень была яркая и юная.

Я поднялся на дощатый перрон и стал ждать электричку. Неподалеку горели на солнце маковки церкви. Говорят, здесь жил какой-то патриарх.

"Интересно, - подумал я, - заснула ли Светка или только отдохнула и принялась за старое с новыми силами? А Елена стоит над коляской с каменным лицом и не хочет понять свою дочь. А над Еленой - ее мать, которая, в свою очередь, не хочет понять свою дочь". Что требовать от посторонних, когда даже самые близкие люди не умеют почувствовать друг друга.

Подошла электричка. Я зашел в вагон и сел на свободное место, спиной по ходу поезда. Вагон был почти полон. Люди ехали на работу.

Напротив меня сидела десятилетняя девочка с мамой. Девочка смотрела в окно, и в ее светлых глазах отражались деревья, дома, небо. Глаза были пестрые и разные, в зависимости от того, что было за окном. Женщина тоже смотрела за окно, но не видела ничего. В ней спала душа.

Я снова вспомнил Светку и подумал: дети плачут до определенного возраста, а потом начинают задавать вопросы. Далее они перестают задавать вопросы вслух и задают их только себе. И плачут тоже про себя.

Если сейчас, например, поставить в вагон аппарат, который улавливает и усиливает звук, - таким аппаратом записывают разговор рыб, - то выяснится, что вагон набит плачем и вопросами. Люди плачут и спрашивают с сомкнутыми губами.

Я сошел в Москве и пересел на метро. Я перемещал свое тело из электрички в метро, из метро в автобус. И все ехал и ехал, как грека через реку.

Автобус остановился. Шофер выпрыгнул из кабины и ушел. Я тоже вышел, огляделся и увидел здание аэропорта.

Зачем я сюда приехал? Может, я хотел успеть на свой рейс и боялся опоздать...

Я вошел в помещение аэропорта. Поднялся на второй этаж. Сел в кресло. Кроме меня в зале ожидания был еще один человек, с усами и в такой большой кепке, что она вполне могла бы служить посадочной площадкой для вертолета.

У подножия Кикиморы выстроилась недлинная шеренга. Здесь все мои родные по крови и близкие по духу. Я иду вдоль шеренги и вручаю каждому длинную палку, типа ручки от швабры. К палке прибита гвоздем пустая консервная банка, в банку положен чулок, смоченный в бензине. Я поджигаю чулок, образуется буйный факел.

Я вручаю каждому по факелу, и они молчаливой цепочкой поднимаются на Кикимору.

Я отхожу в сторону и смотрю, как они медленно идут мимо меня.

Вот мама.

- Мама, - кричу я, - живи всегда?

- Ладно, - соглашается мама.

Вот Мика.

- Мы скоро постареем, и все уладится само собой. Ты потерпи меня, прошу я.

- А ты меня, - говорит Мика.

Вот мой ансамбль с Галей во главе.

- Идем с нами! - кричат они.

- Зачем я вам нужен?

- Мы не можем без тебя жить!

Вот дети: Антон, Вадик, Пашка Самодеркин и еще какой-то плохо одетый знакомый мальчик.

- Смотрите под ноги! - кричу я.

Но они идут, эгоистичные, как все дети, и смотрят вверх, на огонь.

Вот иностранцы.

- Дай мне руку, - просит старик. - Мне страшно.

Я встал в цепочку и протянул ему руку.

А с другой стороны знакомый, плохо одетый мальчик протянул руку мне. Я вглядываюсь в него и узнаю себя маленького. Он тащит меня вверх, и я иду за своим собственным детством.

- А я вас узнала.

Я поднял голову. Надо мной стояла царевна-лягушка.

На ней была сиреневая атласная кофта и серая юбка. Она только шла на работу и еще не успела надеть рабочий халат.

- Я сначала вас не узнала, а потом вспомнила. Но вы уже убежали...

Она была еще красивее, чем я думал, но понравилась мне меньше, чем в первый раз. Я от нее отвык.

- Вы что-то путаете... - заподозрил я.

- Вы Климов? - спросила она, решительно глядя мне в лицо.

- Климов. А вы откуда знаете? - искренне удивился я.

- Так вы же трубач! Из ансамбля. Я видела вас в ресторане. У меня и пластинка дома есть...

- Вам нравится?

- Ге-ни-аль-но! - Она потрясла стиснутыми кулачками, потому что восхищение не умещалось в ней. - Гениально, - повторила она безапелляционно, как бы отстаивая бесспорную истину.

Мне даже захотелось ей поверить.

- У тебя есть кто-нибудь? - спросил я.

- Сейчас нет.

- Хочешь, я буду у тебя?

Она вдруг притихла, стала серьезной. Смотрела на меня с недоверием и одновременно с надеждой. Я был новый, следующий человек в ее жизни, а новые люди - это новые надежды.

Я встал, положил руки на ее плечи. Но ладоням скользко было на атласе. Я опустил руки по швам. Смотрел в ее приподнятое робкое лицо - тоже с недоверием и надеждой.

Кто она? Лягушка? Царевна?

А ведь у нее, наверное, имя есть. Я спросил:

- Как тебя зовут?

- А тебя?

СТАРАЯ СОБАКА