Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

   Ноги больного оказались израненными, исколотыми в кровь. На правой ноге большой палец был вывихнут. На всем теле было множество синяков, кровоподтеков, старых и свежих... Мое внимание остановили два больших рубца на спине; рубцы эти пересекались под прямым углом, и таким образом получался белый крест, резко выделявшийся на синей коже больного.

   -- Это у него отчего? -- спросил я все еще торчавшего здесь старика.

   -- Кровяное крещение,-- сказал тот важно.

   -- Что это значит?

   -- Кожу крест-накрест сымали... Никакой бес супротив этого не состоит... А в Иване, должно, сам Верзаул -- и опосля креста не вышел.

   Мы вымыли дрожащее тело больного и уложили его в постель. Когда он немного согрелся, он открыл свои мутные, безумные глаза и посмотрел на нас. Это был очень страшный взгляд,-- безжизненный, леденящий...

   Все время, пока мы возились с несчастным, крестьяне стояли тут же, в углу. С них натекла целая лужа, и, когда они пошли из комнаты, они оставляли за собой на полу отчетливо очерченные следы голых ступней. Старик остался, заявив, что он пока посидит с больным. А потом он заявил, что, как человек незанятой, он постоянно будет дежурить при "бешеном", так как и у Кузьмы и у больничного сторожа и без того очень много дел.

   -- Да ты что, родня, что ли, ему? -- удивился доктор.

   -- Нет, не родня... Для души это я.

   Больничный сторож даже умилился.

   -- Доброй души человек,-- толковал он нам потом.-- Сидит дежурит, а ему этот самый Иван Прохорыч много неприятностей понаделал, когда молодой был... Дочь евонную, которая, значит, опосля того утопла, испортил, а самому старику бороду чуть не всю выдрал. Нуко-ся, кто другой нетто простил бы?

   Когда, устроив больного, мы с доктором выходили из больницы (нам нужно было сделать в деревне прокол трудному водяночному больному), мы с удивлением увидели, что Кузьма все еще сидит на крыльце в той же самой позе, упершись локтями в колени и положив лицо на ладони. Оказалось, что он спал: бессонная ночь, погоня за братом и возня с ним так его измучили, что он заснул в неудобной позе, на крыльце, под холодным дождем...

   -- Кузьма, а Кузьма! -- тронул его за плечо доктор.

   Кузьма поднял голову, посмотрел на нас бессмысленными глазами, что-то промычал, медленно поднялся и, шатаясь, пошел прочь, но не в деревню, а в поле.

   -- Куда ты? -- крикнул ему доктор.-- Кузьма!.. Куда, мол, ты?

   Тот остановился, опять посмотрел на нас, махнул рукой. Он только теперь пришел в себя.

   -- Где Ванька? -- спросил он и, не дождавшись ответа, прибавил: -- есть смерть охота.

   Мы вместе с ним пошли в деревню. Было грязно, сыро и холодно. Кузьма дрожал.

   -- Лето, а какой холод,-- сказал он.-- Не к добру все это... Приковать надо было... Говорили люди, да жалко было.

III

   "Бешеный" был очень слаб. Ему чересчур дорого обошлось его минутное торжество -- недолгая свобода. Его, вероятно, утомило уже возбуждение перед побегом, копанье ямы, и его побег казался подвигом, превышающим человеческие силы. Это напряжение нервной системы, всего организма не могло обойтись ему даром. Кроме того, он очень серьезно поранил ноги и сильно избил свое и без того избитое и больное тело. А что оно было избито и раньше, о том красноречиво говорили многочисленные синяки всевозможных оттенков и, следовательно, возрастов. Судя по ним, несчастного "бешеного" били систематически, изо дня в день, настойчиво и усердно изгоняя из него беса... Веревка, которой привязывали его к столбу, оставила на его туловище ужасный след; целый ряд идущих вокруг пояса гноящихся и рдеющих язв. Одна боль от этих язв, постоянно раздражаемых веревкой, могла привести его в крайнее исступление.

   Крестьяне, в том числе и Кузьма, упорно отрицали побои, а крест на спине больного объясняли нелепой и невозможной случайностью,-- это, мол, сделали больному еще в молодости, в драке...

   Больной проснулся только на другой день к вечеру. Его накормили, причем, к великому удовольствию доктора, он ел с изрядным аппетитом. Поев, он хотел было встать с постели, но не мог,-- свежие ссадины на ногах и вывихнутый палец, повидимому, очень болели. Полежав спокойно и молча с полчаса, он вдруг заговорил, но так невнятно, что я не мог уловить ни одного слова. Говорил он точно в пространство, ни к кому не обращаясь,-- очевидно, он так думал, и не мог думать молча.

   -- Неприятное зрелище,-- сказал, глядя на больного, доктор.-- Сломалась драгоценная и сложная машина, где-то в глубине механизма выпал винтик или покривилось колесо, а движущая сила все еще работает... И колеса вертятся, машина работает, но бестолково, нескладно, нелепо... А поврежденное колесо все более и более выходит из нормального положения, тянет за собой другие части механизма -- и машина работает все бестолковее, пока, наконец, не встанет... Здесь это, впрочем, не скоро случится,-- он еще месяца три протянет... Удивительно крепкий организм,-- такая встряска для всякого другого была бы смертельной... Если бы его во-время правильно лечить, можно бы достичь очень хороших результатов.