Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

— Господа, в "Фантазии" и "Очаровании" кончили! Пожалуйте! — оповестил старичок в сером цилиндре.

Все заспешили, ринулись из уборной: предстояло поддержать престиж "Услады". Хотя, казалось бы, какое им дело до хозяйского кармана. Но тут стояло на карте реноме всей труппы и каждого в отдельности.

И вот все уже на подмостках, насквозь пронизанные холодным двадцатиградусным ветром, но — веселые, смеющиеся…

Выходила вперед всех Фрося в своей шляпе с замызганными ситцевыми розами, улыбалась, строила глазки и пела сиплым голосом:

Мой костер в тумане светит…

Потом, разводя руками, кокетливо подбирая платье, плясала, притопывая каблуком, вздрагивая плечами:

Чудо, чудо, чудо,

Чудо, чудеса-а…

— Господа! Не теряйте время, получайте билеты!

Когда, посинелые, трясущиеся, спускались с подмостков, Сенька дернул Фросю за рукав и шепнул виновато, тихонько:

— Не сердись, Фрось! Еще пять дней, еще все можно, ей-богу.

— Пшел от меня к чертям!

Затрубили солдаты, подняли занавес.

— Вот, господа, живая человеческая голова! — величественным жестом указывает старичок в коричневом сюртуке на открытый со стороны публики ящик, в постаменте которого сидит партерный акробат, высунув в ящик свою голову.

— Она моргает. Голова, моргни!

Акробат поднимает веки, несколько раз зверски поводит глазами.

— Она может и курить. Голова, покури! — сует разожженную трубку.

Акробат с удовольствием затягивается и пускает колечки.

— Браво, браво, браво-о!

— восхищается публика.

Опять ревели трубы. На трапеции изгибался мальчишка Сашка-гимнаст, с заплаканным лицом, посылал воздушные поцелуи и улыбался.

— Браво, браво-о!

Колесом ходил партерный акробат, пел, кривлялся и бренчал на балалайке одетый в лапти и пестрядину Сенька:

Барыня угорела, много сахару поела…

— Ого-го-го-о! браво, браво!

Выходила Фрося в черном платье с веером, пела шансонетку, дрыгала ногой, задирая юбки, фокусник ловил из воздуха двугривенные, вынимал из наволочки яйца, глотал шпагу.

— Браво, браво, браво!..

— Браво, браво, браво!..

Потом занавес опустился. Старичок в цилиндре вышел и оповестил почтеннейшую публику о предстоящей демонстрации живой нимфы. Трубы заиграли что-то вроде вальса.

— Торопись, Фросенька, торопись… — робко заглянул в теплушку антрепренер.

— Подождешь, старый сморчок! — грубо засмеялась в ответ, скидывая черное платье и на ходу уже отпивая из бутылки.

Опять нагнал Сенька и шепнул вкрадчиво:

— Не скандаль, Фрось, еще все можно! И ребенка из воспитательного можно, ей-богу…

— Ладно, запляшете вы у меня… — совсем по-волчьи лязгнула зубами и угрожающе засмеялась.

— Ну, теперь все пропало! — махнул рукой Сенька-комедьянт.

— Фросенька, публика требует, не задерживай… — мягким шариком подкатился старичок.

— Что пристал? Публика, подумаешь… всякая сволочь. Подождут!

Не торопясь, подобрала юбки и влезла до пояса в картонный, раззолоченный рыбий хвост. Облокотилась.

— Ну, показывай, что ли, седая кикимора!

Занавес поднялся. Хлопки и крики в публике разом смолкли, оборвался и солдатский вальс.

— Живая, говорящая нимфа, пойманная в Средиземном море. Половина рыбы, половина женщины. Нимфа, скажи, сколько тебе лет?

— Семнадцать! — досадливо, со зла кинула Фрося, лузгая семечки.

— Нимфа, кто твои родители? — растерянно и опасливо спрашивает вдруг заробевший старичок.

— Гм! Черт их знает, кто они были! В воспитательном выросла, потом по прачечным пошла, никаких родителей не знаю! — к ужасу антрепренера, уже совсем не по программе ответила Фрося.

В публике ропот, одобрительный смех, шиканье и свистки.

— Желающие могут убедиться, что здесь нет обмана, что это действительно живая, говорящая нимфа! — спеша потушить скандал, лепечет заученные фразы обезумевший старик.

Когда "желающие" обступили вплоть и бесцеремонно разглядывали и ощупывали, Фрося по привычке состроила томное лицо, протянула руку вперед и заигрывающе, умильно вымолвила:

— Пожертвуйте…

— Вот тоже! Что они дурачат честной народ?! — вдруг громко выкрикнул какой-то молодец в бешмете и бобровой шапке.

— Нимфа! Да я эту потаскуху за двугривенный со всей ее требухой куплю!

— Господа, господа… — завертелся старичок в сером цилиндре.

— Что?! Это я-то потаскуха? Меня за двугривенный? — мигом вылезла из рыбьего хвоста Фрося. — Это, может, жена твоя по двугривенному идет, паршивец ты этакий, а у меня ребенок есть, я тебе не потаскуха!

И прежде чем могли опомниться, она со всего размаху влепила обидчику звонкую затрещину.

Поднялся невообразимый гвалт, рев, шум.

— Это разбойничье гнездо! О-о! А-а!

— Бей их! Обман! Деньги назад!

Кто-то ударил Фросю, и по лицу у нее течет кровь, кто-то изорвал на ней кофточку, дергали, толкали… Антрепренер скрылся, а откуда-то выбежал бледный, перепуганный Сашка-гимнаст, и его ударил по голове купец в лисьей шубе.

— Бить нельзя! Эй, нельзя бить! За что бьешь мальчонку?

— Полицию надо сюда! Зови полицию!

С улицы напирала любопытная толпа, верещала, как под ножом, кассирша, отстаивая хозяйские деньги; надрываясь, жалобно и тревожно плакал полицейский свисток.

Через десять минут порядок был восстановлен. На сцене "Услады" распоряжался околоточный и чинил допрос.