Рассказы и повести

– Навряд ли.– Он посмотрел на часы.– Уже половина девятого. Но все может быть.– Алексей Михайлович набрал номер телефона.– Это Сергованцев… Нету самого? А не звонил?… Не будет. Спасибо.– Он положил трубку.– Секретарь говорит, что не будет. Конечно, надо заехать за гостями…

– Из Москвы?

– Да, зампрокурора республики. Доклад у вас готов?

– Готов,– ответил я, едва сдержав кислую улыбку.

– Надо постараться не ударить лицом в грязь…

– Постараемся,– вздохнул я. И про себя подумал: «Кажется, уже ударили».– Где конференция?

– Тут недалеко. В Доме офицеров. Рядом с обкомом партии. Знаете?

– Знаю. Вы будете?

– Только на открытии… Дела,– Сергованцев опять посмотрел на часы.– Можно двигаться…

– Чемодан бы куда…

– Оставляйте здесь. Хотите, в сейф запрем.

– Все равно. Секретов нет.

Я протянул ему свой чемоданчик.

…Мы подоспели к самому открытию конференции. Я даже ни с кем из своих знакомых не перекинулся словечком. При моем состоянии это было и к лучшему.

Занял свое место президиум: областной прокурор, зампрокурора республики, инструктор обкома партии.

Открыл конференцию Степан Герасимович. Он сказал, что в стране большое внимание уделяется усовершенствованию и повышению уровня работы органов правопорядка, о роли прокуратуры в борьбе с нарушениями социалистической законности. Потом коротко охарактеризовал состояние дел у нас, отметил положительные и отрицательные стороны в практике государственных обвинителей. Затем зачитал приказ Генерального прокурора СССР о награждении ценными подарками лучших гособвинителей Рдянской области. Я оказался в их числе.

Сидевший рядом Сергованцев не удержался и шепнул мне на ухо:

– Поздравляю, Захар Петрович.

Я поблагодарил его.

После Зарубина выступил начальник отдела по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах.

Называя лучших гособвинителей области, докладчик упомянул и мою персону. Он говорил, что «участие Измайлова в процессах всегда имеет боевой, наступательный характер, а речи, произносимые без всяких шпаргалок, яркие и образные…»

По регламенту мое выступление стояло следующим. Я почувствовал – выступать не могу. Промелькнула мысль: послать в президиум записку и отказаться. Но как объяснить причину?

На трибуну я вышел на ватных ногах. Еще вчера знал свой доклад «О принципе состязательности в судебном процессе» наизусть. А сколько просидел над ним, шлифуя каждую фразу! Государственный обвинитель и адвокат, их этика и гражданский долг, объективность и пристрастие, святая ответственность перед истиной…

Я перерыл все книги в доме, подбирая яркие, интересные примеры наших дней и процессов прошлого, на которых блистали такие светила, как Кони, Плевако. Даже отыскал в городской библиотеке материалы о знаменитом диспуте Луначарского с митрополитом Веденским…

Теперь же, оказавшись перед аудиторией, ждавшей после сказанного обо мне чуть ли не чуда и не подозревающей, что творилось у меня в душе, я вдруг почувствовал, как все рушится. И пожалел об оставленном в чемодане тексте выступления: лучше бы я его зачитал.

Первые фразы кое-как припомнились. Но дальше пошло хуже. Я попытался импровизировать. Но для этого нужно вдохновение, а его, увы, не было.

Когда нет настроя, откуда-то лезут и лезут избитые штампованные фразы. Я путался, проглатывал окончания и думал лишь, как связать растекающиеся мысли, а уж про яркость, образность, за которые меня хвалили, пришлось забыть. И глаза никуда не спрячешь – передо мной пустая трибуна.

Чтобы сосредоточиться, я выбрал несколько человек в зале, которые, как мне показалось, смотрели на меня со вниманием, и обращался к ним. Но скоро моя вялая, не очень связная речь стала занимать все меньше и меньше слушателей. В зале перешептывались, улыбались. А это, в свою очередь, все больше сбивало меня.

Как дотянул до конца, не представляю. Когда вернулся на место, Сергованцев шепнул мне:

– Ничего, главное – без бумажки…

Я знал, что произнес самую худшую речь в своей жизни. Посмотрел в президиум на Зарубина. Но место между инструктором обкома и зампрокурора республики пустовало. Наверное, Степана Герасимовича вызвали. Хорошо, если он ушел с самого начала и не видел моего позора…

Зарубин появился в средине третьего доклада и перекинулся несколькими словами с работником обкома.

Я почувствовал непреодолимое желание действовать. Груз, давивший на меня, не давал покоя. Вырвав из блокнота листок, написал: «Степан Герасимович, очень прошу принять меня в любое удобное для вас время». И, свернув вчетверо, адресовал: «В президиум, тов. Зарубину С. Г.».

Бумажка пошла по рядам. Кто-то впереди поднялся к столу в президиуме, передал записку областному прокурору. Зарубин пробежал ее и, отыскав меня глазами, еле заметно кивнул.

Когда я получил назад свое послание, в уголке, как резолюция, стояло: «В 18-00».

Затем награжденным вручили ценные подарки. Вручал зампрокурора республики. Мне показалось, что, поздравляя меня, он что-то хотел сказать помимо официальной фразы. Но передумал и обошелся теми же словами, с которыми обращался к остальным. Или мне это только показалось?