Рассказы из книги 'Опасайтесь лысых и усатых'

Один Скуратов не устрашился.

Хватал царевича за белы руки,

Поволок его за Москву-реку,

На то на Болото на Торговое.

Кладет его на плаху на дубовую,

Ладит сечь буйну голову.

В подмосковных деревнях в десять часов уже темно, и тут поневоле собираются женщины и что-нибудь рассказывают. Теперь в моде уголовная хроника. И литература детективная нарасхват. Потом, конечно, ее бросают, ибо она не дает ни уму ни сердцу. Здесь, в Подмосковье, былину слушают хорошо.

Вот что интересно! Под Москвой есть деревни, где говорят на "о"! В Хотькове, я знаю, живет одна старуха лет восьмидесяти, говорит, как на родине, на "о".

Московская речь -- образец речи русской, это прекрасная речь.

Речь московска

У нас на Севере над москвичами подшучивали:

Была-то в Москве,

Шла по доске.

Доска-то -- хресь!

Я лицом-то в грезь!

И вот изображали тех, кто в Москве побывал, и старались говорить по-московски: "Речь московска, походка господска..." Вот вы говорите: Ванька добрый. Москвичи скажут: Ванька добрай. А северяне скажут: Ванька доброй.

В типографиях, когда печатали мои книги, затруднялись все это передать, еще и не хватало знаков с ударениями. И все печатается без ударения, и все, конечно, страшно врут. Помните, как Мартынко из сказки поел "рогатых яблоков"? Нелегко это печатно передать, так, чтобы прочесть правильно:

"Сорвал пару и съел. И заболела голова. За лоб схватился, под рукой два волдыря. И поднялись от этих волдырей два рога самосильных.

Вот дак приужахнулся бедной парень! Скакал, скакал, обломить рогов не может. Дале заплакал:

-- Что на меня за беды, что за напасти! Та шкура разорила, пристрамила, разболокла, яблоком объелся, рога явились, как у вепря дикого. О, задавиться ле утопиться?! Разве я кому надоел? Уйду от вас навеки, буду жить лучче с хичными хехенами и со львами".

Вот есть такой Омский северный русский народный государственный хор. Очень колоритно пели, по-омски. Раньше ими везде интересовались, а теперь их всюду гонят. "Спим,-- говорят,-- только в вагонах, сидя. Слушают только веселенькое, а как запоем северную классику, кричат: "Веселенькое что-нибудь!".

И приходится им размениваться.

Я уж не знаю, кто тут виноват, да только стали им речь выправлять. Верно, в Министерстве культуры это указывают. Кое-кому из хористок это стало нравиться. Не хочется нынешним дамам древними бабками слыть, стали петь на "а".

Лет двадцать назад приходили ко мне многие артисты-рассказчики, Лекционное бюро посылало их сеанса на два учиться северной речи. Ну, за два-то сеанса я их выучивал, за один бы ни в жисть не выучить. Так-то.

Старина о Варламии Керетском

В дни юности слышал я от отца поморскую балладу -- мы говорили: стари'ну -- о Варламии Керетском:

-- Иерею Варламие,

Где твоя молодая жена?

-- Она ушла в гости к татеньке,

Ко родителю-маменьке.

-- Нет, иерею Варламие,

Твоя жена за гульбой ушла:

Ночью в город Фарлаф на лодье прибежал.

По твою госпожу в божью церковь послал.

Она, боса и пьяна,

С корабельщики целуется,

Со фарлафами валяется...

Всех стихов не помнили уже ни мать, ни отец, забытое пересказывали простой речью. О том, как поп Варламий убил свою молодую жену, занес гроб-колоду на варяжский корабль, перебил варяжскую дружину, открыл паруса, ушел на лодье в море...

И вот приехал ко мне Владимир Иванович Воронин -- знаменитый северный капитан. Он знал свой вариант этой стари'ны. Он прочитал его мне и сказал, что всю жизнь собирался записать, скомпоновать свой вариант, я-то и не стал записывать. Вот беда. Что я не записал? Капитан Воронин с острова Диксона не вернулся. Там он умер. Доблестный был герой-полярник. Он вел на буксире баржу. Взял канат, которым была прикреплена баржа, намотал себе на руку и надорвался. Удивительный был человек, артист, рассказчик, каких не бывало. Он любую сценку так умел изобразить в лицах. Теперь и не знаю, кто скажет полную старину о Варламии Керетском...

С Маршаком мы спорили, он говорил, что в России не было баллады, дескать, только в Шотландии. А вот ведь попу Варламию во искупление греха определено было вечно плавать во льдах:

Не устал Варламий

У руля сидеть,

Не уснул Варламий

На жену глядеть,

Не умолк Варламий

Колыбельну петь:

-- Спи, жена иереева,

Спи, краса несказанная!..

У Бориса Викторовича в комнате висел на стене небольшой этюд, писанный маслом: берег Белого моря. Этюд скромный, в серых и охристых тонах.

-- Степан мне подарил,-- пояснял Борис Викторович.-- Он ведь кончил Академию святого Луки в Париже. Мастер. Живописец. А художников не любил. "Я,-- говорит,-- пейзажист, а вы-то кто такие?"

О Степане Григорьевиче Писахове -- необыкновенном нашем сказочнике, истинной жемчужине русской литературы, Борис Викторович говорил всегда ласково, с большой любовью, но вспоминал о нем с улыбкой. Шергина смешила эта писаховская фраза: "Я -- пейзажист, а вы-то кто такие?"