Рассказы из Пушкинского дома

— К сожалению, перепечатать мы не сможем, слишком дорого, — непреклонно сказал Мардерштейг и раздраженно добавил: — Неприятности всегда следуют друг за другом. Сегодня опечатка, а завтра, как только я проснусь, мне станет семьдесят шесть. Уже семьдесят шесть!

Художники в молчании допили кофе. На хозяина мастерской кофе подействовал благотворно. Раздражение утихло, он успокоился.

— Не надо так трагически относиться к пустякам. В итальянском тексте я тоже прозевал ошибку. Книг без опечаток не бывает. Утешьтесь, и выйдем из дома, побродим.

…Они шли по людным улицам и площадям, где толпились туристы, щелкая фотоаппаратами, и шумно взлетали стаи потревоженных голубей.

— Итальянцы называют Верону самым римским городом Италии после Рима, — рассказывал Мардерштейг. — Вы уже видели наш цирк «Арену»?

— Да, он напоминает Колизей, уменьшенный в размерах. Но гораздо лучше сохранился.

— Жаль, что вы не дождетесь лета. В этом цирке ставят грандиозные спектакли под открытым небом. В амфитеатре времен Катулла играют комедии и трагедии Шекспира.

— А что это за здание разглядывают туристы? — спросил Лазурский.

— О, это, по преданию, дом Капулетти… И тот самый балкон, с которого Джульетта вела свои тайные беседы с Ромео. Взгляните, вот старинный дом, — продолжал Мардерштейг, — где поэт Петрарка увидел вещий сон о смерти Лауры. А здесь бродил Данте…

Лазурский вспомнил любимые строки:

И вот, как тот, кто, голод затая,
Из-за стыда не просит подаяния,
Лицом беспечен я,
А на сердце печаль и воздыханья…

Синьор Джованни восторженно зааплодировал:

— Браво, браво, Вадим Владимирович! — Потом заинтересованно спросил: — А вы заметили, что Данте и Пушкин как бы сближаются в современности? Их все чаще во всем мире называют рядом как величайших поэтов своих стран и своего времени. Находят сходство в их судьбе, убеждениях. Был ли знаком Пушкин с поэзией Данте?

— Данте стал известен у нас в середине восемнадцатого столетия, — ответил Лазурский. — Его творчество благодаря переводам Байрона было близко молодой революционной России и, конечно, Пушкину. В его библиотеке — она хранится в Пушкинском доме — шесть различных изданий Данте Алигьери, Пушкин несколько раз называет его имя в своих стихах. Вот, например, я помню такие:

Зорю бьют… из рук моих
Ветхий Данте выпадает,
На устах начатый стих,
Недочитанный затих —
Дух далече улетает…

— Разве Пушкин мог читать по-итальянски? — удивился синьор Джованни.

— Вероятно, он изучал этот язык постепенно. Кроме того, бывал в Итальянской опере и в Одессе, где тогда было много итальянцев, слышал «язык Италии златой». Научился говорить, потом — читать. Во всяком случае, Данте он читал в подлиннике. В некоторых рукописях на полях Пушкин даже писал заметки по-итальянски.

— Глядите-ка, синьор Лазурский, — внезапно воскликнул Мардерштейг, — наша маленькая фантазерка, вон там, у витрины магазина, рядом с палаццо Скалиггеров!

Русский художник увидел Бертиллу. Она была в своем обычном наряде: черной юбке и тонком дешевом свитере.

— Бедная девочка, — вздохнул Мардерштейг, — пошла за покупками, а торчит здесь, любуясь дорогими нарядами, которые ей недоступны.

…На следующее утро, когда на вилле все еще спали, прибежала Бертилла и постучала в окно:

— Синьор Джованни, почтальон просил передать вам письмо.

— Кто там? — пробормотал художник. — Девчонка сошла с ума. Мало ли мне приходит писем. Брось его там на стол.

— Вставайте, синьор. Такое прелестное утро. По-моему, должно случиться что-то хорошее.

Художник выглянул в окно:

— Клянусь мадонной, я отправлю в монастырь эту маленькую негодницу. Слышишь? И попрошу, чтобы тебя заперли на самый большой ключ и не выпускали даже в воскресенье!

Бертилла немедленно откликнулась на угрозу хозяина:

— Благодарю вас, синьор. Надеюсь, что отдохну там от ваших бумаг и вашего вечного кофе. А платье монахини мне будет к лицу…

Ее просто распирало от любопытства, черные глаза сверкали. Поднявшись на цыпочки и размахивая письмом, она громко прошептала:

— Синьор, адрес написан золотыми иностранными буквами, и конверт такой тяжелый!

Художник, продолжая ворчать, взял конверт, разрезал и быстро пробежал глазами текст. Лицо его посветлело. Он весело подмигнул девочке и тихо сказал:

— Ты добрый вестник, Бертилла. Монастырь откладывается. Пусть будет по-твоему и случится что-то хорошее. Зови Рино, Марио, и все — в мастерскую, быстро!

— А синьор Вадими Владими? — спросила Бертилла.

— Тс‑с! Мы сделаем ему сюрприз. — Мардерштейг засмеялся и захлопнул окно.

Вечером за ужином Мардерштейг торжественно сказал: