Рассказы из шкафа

Возле моего подъезда, как обычно, сидят любимые ведьмы, а с ними кто-то четвертый. Подхожу ближе – Светка. Ее губы дрожат, глаза на мокром месте.

Степанида Сергеевна говорит, что Светку у работы дожидалась. А там ее поймала, да привела сюда, рассказывать, как я мучаюсь.

Светка встает, подходит ближе и долго – долго говорит, что я непутевый. Я киваю, киваю, пока мои ведьмы не начинают кричать: «Да целуйтесь уже!». Мы целуемся. Ко мне снова возвращается дом.

Я чиню старушкам краны, хожу к ним на чай, ношу цветы и продукты. Никогда им не признаюсь, что дразнил их про себя ведьмами. Пока они безоговорочно уверились в том, что я всегда звал их любимыми феями.

Мотя

Мама Моти была очень экстравагантной женщиной. Она любила яркие наряды, крупные украшения, пряные духи и вычурные имена. Наверное потому, что саму ее звали Инессой, свою дочь она всенепременно решила назвать Матильдой.

Но дочурка с самых ранних лет мало оправдывала гордое, почти королевское, имя. К пяти годам Матильда отчего-то располнела и перестала влезать в элегантные платьица, что мать сама ей шила. В шесть, за пару дней до своего первого Первого сентября, Матильда прихорошилась и обстригла челку почти под самый корень. Полненькая, лопоухая, кривозубая, с жесткими волосенками на лбу, торчащими во все стороны – девчонка скорее походила на ежика, чем на Матильду.

Прекрасную Инессу добило то, что девчонку в школе стали называть не Матильдой, а Мотей. Совсем просто, как какую-то деревенскую собачонку. Инесса пыталась украшать непослушные Мотины волосы крупными заколками из бисера, но дочка их почему-то все время снимала.

Вместо леопардовых платьиц в подростковом возрасте Мотя полюбила джинсы и длинные футболки. Одна была для матери отрада – Мотя красила губы только алой помадой. Хоть один признак благородства Инессе сохранить удалось. Мотю замечали, и это было самое главное.

После школы Мотя, нещадно стащив с лица матери розовые очки, объявила, что не пойдет в модельный бизнес. И даже дизайнером Мотя быть не хотела. Мотя хотела стать врачом. Инесса вздыхала долго и протяжно, пару раз даже устраивала показательные истерики, хоть сама мало верила в их успех. Мотя почему-то получилась очень упрямой. Хоть что-то в ней осталось от благородного имени.

После ВУЗа Мотя собралась в ординатуру. Да и не куда-нибудь, а в анестезиологию и реаниматологию. Заявила маме: «Хочу жизни спасать! По-настоящему! Чтобы пациент раз…а я подбегаю…разряд! И все хорошо, мама! Понимаешь?! Без меня бы ничего не было, а со мною – все хорошо будет! Прямо все-все-все!»

Поступила Мотя, взяли ее на отделение ОРИТ и приставили к суровому Сергею Петровичу. Он, конечно же, только внешне казался суровым. Мотя его сразу полюбила. Это со стороны он выглядел как сутулый черствый мужчина. Но когда мониторы начинали верещать, Степан Петрович четко и отлажено делал все, что мог сделать. Многих он спасал, а кого-то не удавалось. Тогда Мотя долго ревела, а Степан Петрович обзывал ее дурой и уходил в ординаторскую. Запирался на полчаса, выходил и дальше работал. А в ординаторской потом еще долго стоял запах сигарет и крепкого кофе.

Мотя быстро поняла, что, если даже очень хочется, все-все хорошо не бывает. Бывает по-разному. И разные случаи, и пациенты разные, и их родня. И говорить со всеми приходится, и упрашивать, и успокаивать. И что недостаточно крикнуть «разряд!», чтобы все поправилось. Мотя неожиданно поняла, что врачи, и даже самые врачистые из врачей – реаниматологи – иногда бывают бессильны.

Очень переживала Мотя, а потому упросила Сергея Петровича давать ей иногда все-таки кричать разряд и смотреть, как трепыхавшееся неверное сердце вдруг на мгновенье замирает, а потом заводится вновь и идет как часики.

Степан Петрович, видимо, чтобы от Моти отвязаться, позволил. И самой ответственной оказалась Мотя, и самой быстрой, а потому прибегала к пациенту всегда первая. Только ростом Мотя не вышла, а кровати в отделении разные были, и низкие и повыше. Да все равно Моте приходилось на пациента чуть ли не ложиться, чтобы электроды наложить, не доставали ее коротенькие ручки. И вот на отделении так повелось, что Мотя и Степан Петрович кричали одновременно.

«Разряд!» – кричала Мотя. «Мотя, твою мать!» – кричал Степан Петрович. Это он так кричал, чтобы Мотя чуть отодвинулась и током ее не шандарахнуло. Ох, сколько раз Степан Петрович уговаривал ее к дефибриллятору не прикасаться. Причитал, мол, убьет же, Мотя! Разряд огромный!

А Мотя слушала его и улыбалась. И все так же первой бежала к пациенту, и все так же отскакивала за долю секунды до того, как дать разряд.