Рассказы из шкафа

Я решил дождаться мальчика, что владел магазином. Когда умер его отец, он был совсем еще мальчишкой, несмышленышем. Вроде бы в бизнес уходил, а теперь вот к корням вернулся, к музыке потянуло. Я вспомнил, как мы с ним когда-то играли дуэтом. Он – за отцовским роялем, а я со своим красавцем. Мда. Неплохо Степка импровизировал, мог бы из него выйти настоящий музыкант. Мог бы.

Я понял, что улыбаюсь. Звуки прошлого грели лучше кофе. И тут вдруг я окончательно понял, для чего услышал. Идея, безумная в своей несвершимости, крепко засела в голове. Будь, что будет Геннадий Павлович, а день у вас сегодня будет хороший. Хоть после дня этого ваша мирская жизнь и закончится.

Пришлось долго ждать, но я ничуть не утомился. Наконец, мальчишка-продавец ушел в подсобку. Я ворвался в магазин, хохоча, как ребенок, сорвал с витрины саксофон и кинулся бежать. Даже не заметил, как соседнее стекло треснуло и впилось в мою руку. Бежал под дождем так быстро, как никогда в жизни не бегал. В прохудившиеся ботинки мои заливалась вода, кажется, я даже потерял подошву. Но сердце мое было живо. И я прижимал к груди любимый инструмент, слыша, как вдали воет сигнализация. Я почти добежал до вокзала, когда понял, что дыхание мое сбивается. Тогда я стал под козырек магазина, и позволил саксофону запеть. Этой вещи раньше не существовало, она появилась сама. Она полетела вперед, рассказывая о моей жизни.

Я видел девочку с солнечной головой. Она смотрела на меня, не отрываясь. Она слышала. И разве не для этого мгновения я проснулся вчера и услышал птиц? Разве не для того я выживал все эти годы? Счастье нахлынуло внезапно, затапливая легкие. Я закашлялся.

Ребята в форме грубо вырвали из моих грязных рук потрясающей чистоты инструмент. Они грубо затолкали меня в машину, опасливо вслушиваясь в мой счастливый хохот. Один из них сел ко мне, другой вел машину. Но на переднем сидении был кто-то еще. Кто-то, кто не побрезговал взять саксофон из моих рук, кто-то, кто прижимал его к себе с большой любовью.

В обезьяннике я продолжал смеяться, пока не увидел мальчика. Он вырос в большого мужчину. Я понял это по дорогому пиджаку и уставшему взгляду.

– Геннадий Павлович, – он подал мне руку.

Смех мой перешел во всхлипывания. Давно со мной не говорили вот так, на равных.

– Здравствуй, Степа. – я кивнул. Не хотел я пачкать его руки. Белой и чистой.

– Поедемте со мной, хорошо?

Я вышел, и Степан посадил меня в машину. Большую и серебристую. Такие часто проезжают по колее, и брызги летят во все стороны.

– Геннадий Павлович, проблемы с алкоголем? – серьезно спросил Степа и нахмурился так, по-отцовски.

– Что ты, Степушка. Просто проблемы.

Степан кивнул. Он отвез меня к себе в отель и велел выкупаться. Моя жесткая кожа не привыкла к такой теплой воде, а запах пены надолго въелся мне в нос.

Степа сам сбрил колтун на моей голове, и я, сбросив щетину-чешую, из презренного ящера вдруг снова стал похож на человека. Кормил меня Степа медленно, но досыта.

– Геннадий Павлович, я с семьей на юг переехал, далеко отсюда. Сейчас приезжал магазин отцовский продавать.

Я удрученно кивнул. Значит, не будет больше в городе Степы. Не будет больше ни одного доброго знакомого мне человека.

– Большая у тебя семья, Степ?

– Жена любимая, дочка старшая уже поступает в этом году. Младший, Тимка, четвертый класс окончил.

– Большая семья, Степ, хорошая. – вздохнул я тяжело. Вспомнил о своих.

– Это – самое малое, что я могу сделать. – Степа протянул мне кофр.

Сердце мое задрожало. Совсем как веточка дрожит в парке под лапками пичужки. Слезы было трудно сдержать.

– Геннадий Павлоович. Я тут подумал…У нас там школа музыкальная есть. Совсем маленькая, зарплата ничтожная. Но, это ведь лучше, чем здесь, правда?

Я посмотрел на Степу с уважением. Большой он стал человек. Большой и мудрый.

– Степ, да кто ж возьмет меня? Без документов. И я глохнуть стал, тяжело мне.

– Геннадий Павлович, а чего вас тогда понесло витрины мне ломать? За саксофоном зачем понесло?

– Не знаю, Степушка. Почувствовал, что надоело вот это все. Жить хочется снова. Делать то, от чего сердце горит. – Я поскреб коричневыми ногтями кожу.

– Ну, я вас за это в детстве и боготворил, Геннадий Павлович. За то, что не боялись вы ничего, экспериментировали. И горели. Да, вот, что в вас было. Это ведь не ушло никуда, правда?

Эка, Геннадий Павлович, вы постарели. А ведь и правда. В молодости ни о чем не думали. Ни о бумажках, ни о других препятствиях. А все потому, что желание было. Я заглянул внутрь себя и улыбнулся.

– Едем к тебе на юг, Степушка. А там будь, что будет.

Три ведьмы

Я беспомощно смотрю на шефа. С трудом набираюсь сил, тяну за галстук и тихо прошу:

– Леонид Игнатьич. Будьте человеком. Не сейчас.

Он хмурится, теребит нелепые бакенбарды. Снимает очки, и они повисают на его груди, цепляясь за кожаную веревочку. Я невольно провожу рукой по шее, сглатываю. Прошу еще раз:

– Пожалуйста… У меня жена…

– Александр Евгеньевич, я все знаю. Но держать в штате такого сотрудника не в моих интересах.