Рассказы из шкафа

Я встал, чтобы размять кости. Холодно на улице. А болеть без полиса просто-напросто не-воз-мож-но. Утер мокрый нос, чтобы казаться не таким безобразным. Хотя вид мой портил, конечно же, не один только нос. Я осмотрелся, проверил урны. На душе было неспокойно. Для чего я сегодня услышал? Что хотят от меня высшие силы? Что уготовили они мне? Если позовут, наконец, буду только рад. Намучился, вот честно. Намучился… А самому уходить как-то боязно.

Не слышал я с прошлой зимы. А тут вдруг, просыпайтесь, Геннадий Павлович, вставайте и идите вперед. Упорно идите, долго. И я шел. Пару раз остановился, выставив руку. Подали двадцать восемь рублей. Если постараться, можно насобирать еще. И тогда горячий кофе согреет мою грудь, а булка свежая…нет, не булка, пирожок и обязательно с мясом. Да. Вот он успокоит ворчащий желудок. И к чему человеку столько есть? Отчего нельзя наесться заранее? Знал бы, не стал бы шестьдесят четыре года завтракать одним кофе. Ел бы так, чтобы на всю жизнь хватило. На такую жалкую жизнь. Глаза почему-то вновь защипало. Точно подхватил конъюнктивит.

Мужчина у метро подал мне сотню. И продавщица пекарской избушке не стала воротить носом. Даже дала один пирожок с собой, бесплатно. Что сегодня за день, Геннадий Павлович? Уж точно помирать собрались. Не может же быть столько добра в одном дне, столько света.

День прошел, как не бывало. Пес, что скулил через дорогу, благодарно принял полпирожка. Хороший пес. Мой Армстронг был на него похож. Или этот пес похож на Армстронга…? Ах, да. Ведь пса моего уже больше четырех лет нет…Я осмотрел свою одежду, и глаза вновь заслезились. Знал бы Армстронг, в чем спит теперь его хозяин…Что ест он теперь. Эх, Геннадий Павлович, что-то звуки вас испортили. Сколько лет держались, и тут на тебе… Как сопливый мальчишка.

Мальчишкой я был, и впрямь, сопливым. Все бегал со своим инструментом, да воротил от дворовых нос. Мол, папа меня растит не таким шпаной, как вы… И вон как все вышло. Теперь уж они от меня нос воротят.

Я встал и побрел вперед. День, конечно, оказался прекрасеным. Но чем-то он должен был кончиться? Привычной лавкой в парке неподалеку? Нет, не думаю я так, Геннадий Петрович, не думаю. Так заканчивается каждый ваш день. А этот особенный.

И я шел. Шел вперед пока не заметил его блеск. Он манил меня через стеклянную витрину. Самую душу мою залил золотом. «Jam» – чудный магазин, я бывал в нем неоднократно. И свой последний, самый дорогой, саксофон, я покупал здесь. Именно здесь. Дочка продала его еще когда я болел дома. Ей нужны были деньги на машину. Большую, широкую. Для всей семьи. Только я вот, оказывается, семьей не был…

Геннадий Павлович, да возьмите себя, наконец, в руки! Так и до инфаркта недалеко!

Да уж. Надо собраться. Да только на кой черт собираться… Кому нужен живой Геннадий Павлович? Даже самому Геннадию Павловичу не нужен.

А саксофон все слепил мне глаза. Я слышал его звуки в голове, слышал, как плачет он, как стенает, а потом вдруг ни с того, ни с сего, начинает смеяться.

И я понял, зачем с утра услышал. Чтобы он меня нашел, чтобы он меня принял. Может, и смерть моя тут придет, рядом с верным другом?

Смерть не пришла, а утро, все же, сменило ночь. Дождь все так же лил, подгоняя прохожих. А мне некуда было идти. Я смотрел на него и плакал. Плакал до тех пор, пока не решился.

Вошел внутрь, вдыхая запах клавиш, струн и новой партитуры. Ппродавец ушел к складу, в соседнюю комнату, и там трепался по телефону.

– Извините, – позвал я.

Однако, оказывается, я порядком охрип.

– Извините, – я позвал еще раз, громче.

– Ой, фу. – парень высунул голову в зал. – Олесь, повиси чуток, ладно? Тут кое-какая проблема нарисовалась.

– Я не доставлю вам хлопот, – мне стало неловко.

– Дядя, мы милостыню не подаем, переночевать не пускаем. Но так уж и быть, – парень вернулся в подсобку за кошельком. Он сунул мне в руку мятую купюру и кивнул на дверь. – Больше ста не могу, дядя. Кризис в стране. Давай, давай.

– Вы меня неправильно поняли, – я положил деньги на витрину, и парень скривился. Будет тереть ее весь день, наверное. Если совсем не выкинет. – Я не за милостыней. У меня есть одна просьба. Может быть, она вам покажется слишком дерзкой… Но…

– Дядя, иди. Прошу по-хорошему. Покупать выпивку не буду.

– Я могу сыграть? – выпалил я. – Всего разок. Мне это нужно, потому что я уже второй день слышу.

– Чего-о-о? – глаза у парня так расширились, что он стал похож на лягушку. У нас на даче раньше жили такие. – Дядя, иди, пока я охрану не вызвал, хорошо? У нас ее тут нет, вообще-то. Так что приедет сразу полиция. Понял?

Я все понял. Я был бездомным, но никогда не был дураком. Почему-то снова хотелось есть. Но я не отходил от магазина. Все смотрел на его витрины, представлял, как ложится в мои пальцы холодный металл. Как податлив он, как легок…Что ж, Геннадий Павлович, не все сразу. Вы слышите, разве вам этого мало? Мало, выходит. Обнаглел Геннадий Павлович.