Рассказы к Новому году и Рождеству

Под присмотром Майки Тасик ненадолго завладел ее волшебной отверткой, снял с поломанной дверцы тумбочки погнутые петли и закрутил новые, припасенные с незапамятных времен в хозяйственном шкафу. Дверца тумбочки от новых петель немного перекосилась. Зато удалось, наконец, собрать и надежно запереть обратно всю обувь.

Майка, однако, не смягчилась. Когда она приходила в угрюмое настроение, выпихнуть ее оттуда было непросто.

— Ну что, идем спать? — спросил Тасик в одиннадцать вечера, в обычный их час отбоя.

— Иди. Мне тут еще… варенье закрывать, — буркнула Майка, перекидывая с места на место какие-то предметы в кухонном ящике. — Куда эта дурацкая машинка закопалась? Открутить бы ей… зараззза!

В произносимом Майкой слове «зараза» было не меньше восьми или десяти «з». Еще бы парочку — и можно было бы считать, что это просто пчелиное жужжание. Но Майка соблюдала меру, не утрачивая окончательно дара человеческой речи.

Тасик вздохнул и ушел спать.

Вольготно развалившись в супружеской постели, широко разбросав руки и ноги, он лежал, тщетно жмуря глаза и созывая к себе приятные мечты… Сон не шел.

Он ворочался, елозя по всему пространству супружеского ложа, то свивая вокруг себя одеяло коконом, то развивая его, выкидывая наружу то ногу, то руку…

Когда Майка в три часа ночи соизволила явиться в спальню, Тасик едва успел забыться, зацепившись где-то на самом краешке сонного небытия, нацеленный головою и всем телом в черную пропасть, но еще способный слышать звуки по эту сторону реальности.

Майка, скинув халат и переодевшись в ночнушку с непомерно растянутым во все стороны Багзом Банни, зажгла ночничок и бросила короткий взгляд на мужа.

Тасик покоился на бочку, отодвинувшись вглубь двуспальной кровати, и, согнувшись крючочком, крепко обнимал женину подушку.

Майка вынула подушку из его рук, взбила, положила себе под голову и, погасив ночничок, легла. Кровать тяжело заскрипела под ее телом. Тасик сладостно замычал и, обхватив круглые бока супруги, подтянулся вперед, притеревшись к ее мягким местам всеми своими мослами.

Майка пихнула его назад, брыкнулась и сбросила руки, посягнувшие на ее независимость. Но стряхнуть с себя Тасика было так же непросто, как снять с костюма прилипшую жвачку.

«Ммм… Моя попа пришла!» — пролепетал сквозь сон Тасик и еще крепче вцепился в Майку.

«Зараза», — подумала Майка, но вступать в борьбу за свободу ей было лень. Очень хотелось спать. Она шумно выдохнула и закрыла глаза.

Сны им снились разные.

Майка видела во сне, как Тасик, сидя за праздничным столом, поедает сваренное ею варенье, черпая его сначала половником, а потом просто лакая из тазика, как собака.

Тасику снилась Майка: молодая, золотисто-загорелая, хохочущая. Она лежала с ним, голая, в траве, вздрагивала от удовольствия и смотрела широко распахнутыми глазами безо всякого стыда.

* * *

На следующий день деловитый Тасик встал пораньше и сразу же приступил к починке кухонного стола. Пока Майка досматривала сны, он перебрал все заскорузлое старинное добро, каким-то чудом умещавшееся в кухонном ящике раньше, кинул в полиэтиленовый пакет наиболее одиозные предметы — вроде венчиков для взбивания омлета, косточковынимателя и советской электровафельницы с пятнами ржавчины на рукояти — и вознамерился снести все на помойку.

Ему хотелось сделать это до того, как Майка проснется.

Но он опоздал: Майка застукала его на пороге и подозрительно прищурилась:

— Куда это ты собрался?

— Вот это надо… необходимо выкинуть, — сказал Тасик, потрясая тяжелым пакетом.

— А ну-ка… Покажи!

Тасик был вынужден уступить пакет для досмотра своей большей половине.

— Та-а-ак, — протянула Майка, выбрав из пакета косточковыниматель, которым за всю свою долгую жизнь не успела воспользоваться ни разу. — Так. А если это понадобится? — спросила она.

В Майкиной душе желание порядка в доме всегда боролось с суеверным страхом перед вещами. Она по опыту знала: стоит расстаться с какой-нибудь наиболее никчемной финтифлюшкой из своих закромов, и эта гадкая мелочь тут же и всенепременно понадобится в хозяйстве. Вещи умеют мстить. Они, в отличие от людей, никому ничего не прощают.

Тасик со стоном возвел очи горе́. Майка, не обращая на него внимания, ковырялась в пакете.

— А вот без этого царский омлет приготовить вообще нельзя!

— Если б я еще знал, что такое царский омлет, — заметил Тасик. — Живу с тобой тыщу лет и что-то никак не познакомлюсь с этим, еть, интересным блюдом.

— Нет, я понимаю, что ты человек легкомысленный, но выкидывать вафельницу! Это же просто…

Майка воззрилась на Тасика, как на особь, способную зарезать белочку в парке.

— А это?!

В пухлой Майкиной руке красовалась большая хрустальная пробка от графина, блестящая и тяжелая, как граната.

— Сначала ты разбил мой-мамин сервиз, а теперь и последнее на помойку несешь?! И когда ты перестанешь мне жизнь портить?!

— Господи, — не выдержал Тасик, — неужели невозможно хотя бы последние годы провести спокойно?! Пожить без тебя. Нет, надо срочно разводиться! Может, человеком, наконец, стану. А нет — так, еть, хоть здоровым до гроба дотяну!