Рассказы к Новому году и Рождеству

— Пишите увольнительную, — припечатал Сагарян. — Иначе вылетите отсюда с такой характеристикой, что в любом КБ вас даже поломойкой не примут!

Скандал мигом докатился до директора, и он, вместе с начальником отдела, буквально выпихнул Одинцова в командировку. Одинцов давно просился на Байконур — хотя бы побывать в преддверии космоса, раз уж ему никогда не подняться туда, наверх, к звездам, — правда, теперь долгожданная поездка его совсем не радовала. Впрочем, так была хоть какая-то надежда, что все как-нибудь уладится. Месяц не мозолить глаза Сагаряну.

— Я поговорю с Григорием Аваковичем, — сказал директор. — Но только потому, что вы очень талантливый инженер. Иначе давно бы вашего духу здесь не было! Я понимаю, нервы сейчас у всех на пределе, но скажите, Павел, почему вы постоянно нарываетесь на неприятности? Что с вами не так?

Хотел бы Одинцов знать, что с ним не так. Бесконечное сопротивление среды. Как будто на его долю выпало больше атмосферного давления и земного притяжения. Когда он шел от директора, то, как назло, встретил в коридоре Сагаряна. Главный инженер посмотрел на него так, будто хотел размазать по стене одним взглядом, и Одинцов выдержал этот взгляд, его белые чудские глаза, словно бы слепые и одновременно пристальные, серебристо вспыхнули бешенством. «Да чтоб тебе самому окочуриться вместо космонавтов, жирный гад! — с беспримесной яростью произнес Одинцов мысленно. — Чтоб тебе околеть!»

В командировке он все-таки успокоился. Заснеженные просторы степи словно поделились с ним частицей сокровенного безмолвия, в котором утихали тревожные мысли. Будь что будет, решил однажды Одинцов, выходя из монтажно-испытательного корпуса и глядя на простирающуюся кругом бесконечную белизну и бесконечную синь. Вдалеке виднелись опорные фермы стартовой площадки. Будь что будет — может, чудо не минует его и на сей раз.

Однако перед самым возвращением Одинцов услышал по телефону, что Сагарян по-прежнему дико зол на него и не желает больше видеть в бюро ни под каким соусом.

Похоже, чудо отменялось.

* * *

Одинцов вышел из автобуса и, прихрамывая, поплелся к главному корпусу КБ, медленно, как на казнь. Не так он себе все это представлял, когда шел к смутно сереющему за елями зданию в первый раз, после защиты диплома. Не так. В портфеле Одинцов постоянно таскал бумаги по проекту, над которым самостоятельно, со свойственными ему дисциплиной и упорством, работал все свободное время последние года три — и который надеялся представить начальству, когда идея, наконец, вполне оформится.

Ничего, ровно ничего не знал Одинцов о своем отце, кроме одного — тот мечтал «построить такой самолет, чтобы полететь на нем в космос». Чертежи именно такого аппарата и лежали у Одинцова в портфеле — «самолета, который полетит в космос». То есть, конечно же, это был вовсе не «самолет», а космический корабль. Многоразовый. С большой полезной нагрузкой. До десяти членов экипажа. Огромные возможности по доставке груза на орбиту и с нее. Не одноразовые «Союзы», которые возвращаются на Землю в виде крохотной капсулы с тремя космонавтами. Настоящий космический корабль будущего. Он и впрямь выглядел как большой, массивный самолет и должен был стартовать на ракетах-ускорителях, а возвращаться как планер, приземляясь на взлетно-посадочную полосу. Эскиз этого аппарата Одинцов держал на рабочем столе в бюро, чтобы всегда видеть перед собой главную цель, а сотрудники не обращали внимания на рисунок с толстеньким самолетом, потому что Одинцов был известен и в своем отделе, и за его пределами множеством странных идей.

Остановившись неподалеку от крыльца, Одинцов пару минут смотрел в окна бюро — они медово светились в прозрачно-синих, с каждой минутой светлеющих сумерках. Кое-где на стеклах виднелись бумажные снежинки, которые наклеили работающие в КБ женщины, в меру сил и фантазии украшавшие к Новому году аскетичные комнаты. Такие снежинки еще в школе, помнится, вырезали. Одинцов всегда делал в форме лучистых звезд.

Он вздохнул и, понурившись, побрел к проходной. Даже не конструкторской карьеры было жаль, и, уж конечно, не своей проклятой гордости, от которой происходили если не все, то многие беды, — а вот этого проекта в портфеле, проекта, шансы которого на будущее таяли, как степной снег под огнем из сопел стартующей ракеты. А ведь отец (кем бы он ни был) наверняка гордился бы им, Одинцовым, если бы корабль, воплотившись в стальную громаду, отправился бы в космос — чтобы вернуться, и подняться снова, и снова вернуться, как мечтали во все времена те, кто грезил звездами…

С удивлением Одинцов обнаружил, что за время командировки его рабочее место превратилось в произведение искусства. Над столом — только над его столом, ни над чьим больше — парило несколько десятков бумажных звездочек. Именно звездочек, не снежинок. Затейливо вырезанные из белой бумаги, они свисали с потолка на тонких, почти незаметных белых нитях и, казалось, парили в невесомости, тихо поворачиваясь туда-сюда под сквозняком.