Рассказы к Новому году и Рождеству

Сделано все это было тщательно и явно не за один день — сколько же звезд надо было вырезать, привязать и еще забраться на стол и на стремянку, чтобы приклеить нити к потолку. Очень любопытно: кто так расстарался? В бюро Одинцова не слишком-то любили. Его, наверное, вообще никто не любил, кроме матери. Прочие лишь терпели и уважали. За ум, за талант. А любить его, с таким-то характером, по-видимому, было не за что.

— Валентина Ивановна, это кто учудил? — спросил Одинцов у сотрудницы, работавшей в той же комнате и все про всех знавшей («А вы уже слышали, за кем наш директор приударил?»).

— Нравится? — довольно прищурилась женщина.

— Ну… красиво, — сдержанно согласился Одинцов. — Это кому ж пришло в голову под самый потолок лазить?

— А вот не скажу. Сам догадайся.

— Сам-сам, — пробормотал Одинцов, почему-то смутившись. — Мне откуда знать?

— А ты подумай.

Подумать, однако, Одинцову пришлось над другим: со стола пропал набросок проекта многоразового космического корабля. На месте наброска обнаружилась открытка (на ней мимо Спасской башни в звездное небо взмывала алая ракета): «С днем рождения и с Новым годом!» Открытке Одинцов удивился и обрадовался — правда, осторожно, не привык он к подобным сюрпризам. И куда все-таки задевался набросок? Кто-то случайно его уронил и выбросил, пока Одинцов был в командировке? А может, уронили как раз тогда, когда лазили звезды лепить? Вот удружили-то, ничего не скажешь.

— Ну, Паша, чего смурной сидишь? — спросила Валентина Ивановна. — Тебе тут из рабочего места прямо планетарий устроили, а тебе еще чего-то не нравится. Или думаешь, Сагарян тебя все-таки уволит? Да никуда он тебя не денет, помяни мое слово.

Одинцов копался в ящиках стола, искал рисунок. Да черт бы с ней, с этой бумажкой, рисунков и чертежей у Одинцова было множество, просто именно теперь пропажа казалась злополучным символом: все, слезай, приехал. Не видать тебе космических кораблей. Вместе с тем Одинцов раздумывал, кто же действительно мог быть автором звездного художества. Молодежи в КБ более чем хватало, романы были в порядке вещей, нередко заканчивались свадьбами — молодым инженерам искать девчонок где-то еще было некогда. А как иначе, когда ты то в бюро, то на полигоне, то на заводе: тут не до гуляний. Неженатые парни из одинцовского отдела обычно ухлестывали за яркой пышногрудой рыжей Наташкой из бухгалтерии по соседству. Наташка сама шила себе платья и пальто каких-то диковинных фасонов, и оттого чудилось в ней что-то сказочное, притягательное, будто в столичных конфетах, которые Одинцов в своем барачном детстве видел всего один раз и потом, по приезде в Москву, долго не мог привыкнуть к тому, что эти конфеты — на любых застольях, ешь не хочу. За Наташкой Одинцов тоже попытался было приволокнуться, но получил резкий отпор. «Ух, отойди от меня, Одинцов, у тебя глаза как у мертвяка, только глянешь — так мне сразу кажется, будто меня сглазили», — заявила ему Наташка, и с тех пор он старался не замечать ее. А на других девушек внимания не обращал. И было это вполне взаимно. Хотя… Кто там пытался заговорить с ним в коридоре перед самой командировкой, а он, после ругани с Сагаряном, только отмахнулся? Техник. Небольшая такая девчонка, светленькая, кожа как молоко. Женей, что ли, зовут. Точно — Женей. Надо будет у нее спросить, не она ли эти звезды расклеила.

Одинцов очнулся от размышлений, когда в комнате затеяли разговор. Он не включался в происходящее, но тут почему-то в один миг все посмотрели на него.

— Что? — нахмурился он. — Случилось что-то?

— Сагарян в больнице. Еще с позавчера, оказывается. Инфаркт, — сказала Валентина Ивановна. — Паша… Паша, а ты-то чего? Тебе что, плохо?

Должно быть, Одинцов стал бледнее бумажных звезд, развешанных над его головой. Трясущимися руками он закрыл нижний ящик стола и потянулся к ставшему вдруг тесным вороту рубашки. Он чувствовал себя так, будто его вышвырнуло куда-то на орбиту. В вакуум. Нет опоры под ногами. Нечем дышать. Вот как, значит. Вот каким образом на сей раз подкатило оно — очередное чудо в его судьбе. Да чудо ли?! «Инфаркт». К чертям собачьим такие чудеса…

Одинцову припомнилось то состояние всесилия абсолютной ненависти, когда он мысленно пожелал своему главному врагу «околеть». И сразу в ушах зазвенели презрительные слова Наташки: «У тебя глаза как у мертвяка. Только глянешь — сглазишь». С детства многие его сторонились из-за жутких белых глаз. И, похоже, недаром.

Немного придя в себя, Одинцов сел писать заявление. «Прошу уволить меня по собственному желанию…» К черту ракеты, к черту многоразовый космический корабль, к черту космос, к черту очередной подарок судьбы и его самого тоже к черту.

Начальник отдела прочел заявление, отложил на край стола, придавил кожаной папкой и сказал:

— Давайте, Павел, договоримся так: пусть бумага пока полежит, а вы подумаете. Как следует. Не рубите сгоряча. Идите домой, празднуйте, отдыхайте. А потом поговорим.

Одинцов молча кивнул, никаких сил не доставало сейчас с кем-то спорить.