Рассказы Ляо Чжая о необычайном

Тогда высшие сановники государства, военачальники и гражданские чины забегали у его ворот. Он стал теперь рассчитывать и торговать своей протекцией, совершенно как торговцы на базаре своим товаром. И тех, кто заискивал перед ним, подобострастно всматриваясь в его дыхание и следя за пылью от его ног, не сосчитать. Если же случалось, что какой-либо благородный и прямой человек или честный сановник не соглашались ему льстить и подчиняться, то он тут же, в зависимости от степени своего недовольства, их казнил: кому поменьше кары, тех он отстранял от должности за штат, кому побольше – тех прогонял со службы, снимал с них костюм ученого и превращал в простолюдинов. Дело доходило до таких совершенно невозможных вещей, что стоило чьей-либо руке не подняться за него, как он устраивал известную подлую историю с оленем и лошадью[68], ссылая такого смельчака в дальние места, в царство шакалов и волков. У всех придворных чинов при виде этого сердце застывало в ужасе. С этих пор двор вашего величества остался одиноким – как бы сиротой.

Далее, он с жадностью набрасывался на жир и соки народа, глотая и пожирая их. Он насильно сватал себе девушек из честных семейств… От этого злого воздуха преступлений и скверных паров человеческой обиды помрачено, государь, небо и солнце, их нет!..

Стоит лишь кому-либо из его слуг прийти в дом, как уже любой начальник и губернатор подобострастно засматривает ему в лицо. Достаточно одного его письма, чтобы какое угодно учреждение, какое угодно министерство нарушило тут же в угоду ему закон. Пусть то будет сын кого-нибудь из его домашних слуг или какая-нибудь самая дальняя родня, – стоит им выйти за ворота, как они уже садятся на курьерских лошадей, мчатся как ветер и разят всех как гром. Стоит какой-либо местности чуть-чуть запоздать с продовольствием, как плетка с лошади уже хлещет. И так отравляет он ядом народ, обращая в рабов и холопов весь чиновничий класс… Чуть только появится где-либо его свита, как в полях уже не зеленеет трава.

А этот самый Цзэн между тем преисполнен величия, сияет и блещет. Надеясь на высокое внимание вашего величества, он и не думает раскаиваться. Когда он получает от вас, государь, приказ явиться, чтобы дать ответ, он входит и стелется перед вами, как ползучая трава; но самодовольно виляет, как змея, когда от вас выходит. И стоит только ему выйти из дворца, как песни и куплеты уже начались в его дальних садах. И с этими песнями, и с этими женщинами, с собаками и с лошадьми он день за днем, ночь за ночью проводит в диком разврате. Государственные дела, жизнь народа совершенно в его голове не существуют. Где, где на свете может еще быть подобный министр?

Весь Китай, и в столице, и в провинции, полон ужаса и омрачения. Людские сердца кипят негодованием. Если не учинить над ним сейчас же смертной казни, приложив топор к шее, то дело непременно придет к страшному злу: будет то, что наделали в свое время Цао и Ман[69]!

Ваше величество, одержимый страхом день и ночь, я не смею себе позволить спокойного существования, и вот, рискуя жизнью, я излагаю все вышесказанное, надеясь, что это дойдет до вашего внимания. Падаю ниц и умоляю вас повелеть, чтоб отрубили голову подлому льстецу и конфисковали в пользу государства все нажитое его алчной наглостью имущество. И тогда на небе отвратится гнев на нас, а на земле дадим радостно вздохнуть человеческим сердцам. Если же мои слова окажутся пустыми и лживыми, то пусть тогда ожидают меня нож, пила, горн и котел!»

Доклад пошел к государю. Узнав об этом, Цзэн в ужасе, захватившем дух, весь затрясся и дрожал, словно глотнул ледяной воды. На его счастье, государь отнесся к этому великодушно и снизошел к Цзэну, оставив доклад у себя и не дав его распубликовать. Однако вслед за этим докладом все цензоры и высшие сановники с разных сторон, один за другим, явились к трону с обличениями по его адресу. И что же? Даже те самые люди, что раньше кланялись ему у ворот и стен его дома и называли его своим вторым отцом, вдруг отвернули от него лицо и показали спину.

Пришел приказ конфисковать его имущество и сослать его в юньнаньские[70] солдаты. К сыну его, занимавшему должность пиньянского префекта, тут же был послан чиновник для допроса по этому делу.

Узнав об указе, Цзэн впал в ужас и уныние. Но вот является несколько десятков солдат с саблями и пиками, идут прямо к спальне, срывают с него платье и шапку министра, связывают его и с ним вместе жену. Тут же он видит, как несколько человек выносят на двор его богатство: целыми миллионами золото, серебро, деньги. Целыми сотнями ведер жемчуга, дорогие цветные камни, яшмы и агаты. И все, что было в альковах, за занавесями, на постелях – тысячи разных вещей, даже таких, как детские пеленки и женские башмаки, – все было выброшено на дворовые крыльца. Цзэн взглянет сюда, посмотрит туда – сердце щемит, колет глаза.