Рассказы литературоведа

Они полны воспоминаний о родителях, о бабушке Елизабет фон Кёниг, о родных.

Мы рассматриваем семейные альбомы: все фотографии подписаны и датированы. На стенах — виды замков Вартхаузен, Хохберг. Портрет Александры Михайловны Верещагиной в старости. На основании записных книжек бабушки они составили перечень всей русской родни Верещагиной, среди которой я нашел несколько мне неизвестных имен. Но главное — те портреты, о которых говорилось в письме. Ольга Николаевна торопит.

— Вот они!

В золоченой овальной рамке молодой круглолицый немец с серьезным лицом — муж Верещагиной барон фон Хюгель, — тот самый «Югельский барон», о котором, пародируя балладу о Смальгольмском бароне Вальтера Скотта в переводе Жуковского, Лермонтов в шутку писал:

До рассвета поднявшись, перо очинил
Знаменитый Югельский барон.
И кусал он, и рвал, и писал, и строчил
Письмецо к своей Сашеньке он…

В такой же золоченой овальной рамке под выпуклым стеклом старинный портрет — акварель с белилами на слоновой кости, в великолепной сохранности — Александра Михайловна Верещагина-Хюгель: лицо миловидное, умное, выразительное. Вот она, чудесная женщина, верный друг Лермонтова, раньше других разгадавшая в нем великий талант, его заботливая советчица, тонкая ценительница его поэзии, знаток его нежной и трудной души!

А. М. Верещагина-Хюгель.

Карл фон Хюгель.

Оба портрета сделаны, очевидно, сразу же после второго венчания в русской православной церкви в Париже — венчание по лютеранским законам происходило в Берлине. Значит, это 1837 год. Портретам по сто тридцать лет!

— Мы привыкли видеть их с детства, когда впервые стали подниматься в наших кроватках, — говорит фройляйн Юлия Хауф.

— Так мало осталось от прошлого! — продолжает фройляйн Регина. — Эти вещи нам бесконечно дороги.

«Они дороги, конечно, и в материальном своем выражении, — думаю я про себя. — Несколько сот долларов, наверное. Надо попросить разрешения сделать цветные фото. А о покупке можно будет повести переговоры потом, через посольство, когда я вернусь в Москву и, показав фотографии в Министерстве культуры, поговорю обо всем».

— О, фотографии можно сделать цветные и очень хорошие! — заверяет меня фройляйн Юлия. — У нас есть знакомый фотограф. Он сделает очень точные копии. Только…

— Фотография потребует денег, — подсказывает наша посредница. — Это довольно дорого! Сколько? — обращается она к сестрам.

— О, наверное, семьдесят марок. Огромная сумма! Но…

Я выкладываю нужную сумму.

— Фотограф вернет все, до последнего пфеннига, сверх тарифа, — заверяет нас фройляйн Хауф. — Но, может быть, он должен выписать счет?..

— Да, счет нужен.

— Как неудачно! В воскресенье его ателье закрыто. Счет может быть выписан только завтра. Вам придется заехать снова.

— Вы не хотели бы купить эти портреты? Разве нет? — спрашивает Ольга Николаевна, наша посредница. — Я могу поговорить с ними.

— Не надо, — отвечаю я ей. — Я обойдусь пока фотографиями, а позже решим.

— Я могу намекнуть! Это же будет лучше, чем фотографии.

— Надо подумать, — уклончиво отвечаю я ей.

Площадь Шиллера в Штутгарте.

На следующий день мы снова встречаемся в прежнем составе в уютной комнатке гостеприимных сестер. Ольга Николаевна тоже здесь — на диванчике, на своем месте.

Фотографии готовы. Выполнены отлично. И вставлены в такие же точно рамки. Я готовлюсь принять… Фройляйн Юлия откладывает их.

— Нет, — говорит она. — Мы раздумали.

И совсем на другую тему:

— Вчера был незабываемый вечер!

— Мы ведь так мало видим людей, — добавляет фройляйн Регина.

— Четыре часа увлекательнейшей беседы. Столько интересного рассказала нам фрау Сомова. Она пояснила нам многое, о чем мы не знали. И господин Грищенко с его милой женой так были с нами любезны. И ваши рассказы, господин профессор, о Лермонтове, о нашей прабабке, о Москве того времени. И о современной столице.

— О! Мы находимся под большим впечатлением! — вторит сестра.