Рассказы литературоведа

Вскоре к подъезду подкатил «газик». В нем нашел я поэта Анатолия Бортняка, заведующего литературным вещанием, и Женю Щура — водителя. Ребята живые, культурные, милые. Хорошо было с ними. И путешествие вышло на славу. Еще бы: окрестность какая! За каждым поворотом дороги — новая красота, приветливая, волнующая совершенством линий набегающих друг на друга холмов и какой-то задушевной певучестью, скромностью. И август стоит украинский, долгий и светлый вечер!.. Зато дорога мостилась, верно, еще при Чичикове. И, как бы написал Гоголь, бокам нашего героя досталось порядочно, и он уже начинал ворчать.

До Бара добрались — солнце село. Встречены были редактором местного радиовещания товарищем Вороновским П. И., человеком немолодым, обстоятельным. Впоследствии он еще более усилил приятность нашего путешествия, но вначале меня напугал.

— Нам тут позвонили из Винницы, — сказал он негромко. — Предупредили, что вас интересует учитель Кушта П. А. Мы подняли ведомости отдела народного образования — нет такого в Верховке. Вас разыграли. Есть Кушта-ребенок, пошел в первый класс. А учителя Кушты нет. Так что делайте вывод!

— Ребенок тут ни при чем, — сказал я. — Письмо — со стихами Лермонтова, стихи — с французским заглавием. Писал человек пожилой, что, кстати, и по почерку видно.

— Если не затруднит, — сказал товарищ П. И. Вороновский, — разрешите взглянуть… Так и есть: рука дитячча, нетвердая. И пишет? Ребенок! «Виддилу литературных информаций». Учитель должен знать, что по-русски надо сказать: «отделу».

— А все-таки, — говорю я, — старик.

— Нет, — говорит он, — ребенок.

Тем временем мы уже мчимся по степной дороге в Верховку. Темнеет. Отчетливо проступила луна. Степь окинулась серебристо-лиловым светом.

Вскочили в Верховку. Осадили «газик» у сельсовета. Посылаем вопрос:

— Есть у вас в Верховке учитель Кушта П. А.?

— Нет учителя Кушты П. А.

— А какой-либо есть у вас Кушта П. А.?

— Есть пенсионер Кушта П. А. До пенсии был учитель.

Не в ту ведомость заглянули: надо бы в ведомость райсобеса — отдела социального обеспечения.

Разговаривает, сидя под яблоней

Поехали к Куште. Остановились возле его плетня, у калитки. Луна стояла уже высоко над садами и хатами. Кушта давно уже спал. Его разбудили. В высокой соломенной шляпе он вышел к нам под лунную яблоню.

— Вы сообщили в Москву, в редакцию радио, стихотворение Лермонтова, — извиняясь, говорю я ему. — Нельзя ли мне посмотреть альбом, где это стихотворение?

— Его нет у меня.

— А откуда же стихотворение, простите?

— Из альбомчика. Только он был не мой. Я его возвернул хозяйке.

— Откуда же текст, который вы нам прислали?

— Он был у меня на листочке списан. Только тот листочек пропал ще при Петлюре.

— За столько лет, — говорю я, стараясь скрыть разочарование и мысленно браня себя за опрометчивый вылет, — за целых полвека текст в памяти мог претерпеть изменения… Вряд ли это может быть то, что вы читали в альбоме. Скорей — приблизительный текст…

— Да нет, у меня память хорошая, — степенно говорит Павел Алексеевич Кушта. — Я помню точно. Правда, признаюсь, я две строфы позабыл. Я и писать их не стал. А за другие строчки ручаюсь… Спросите меня Шевченка стихи или Пушкина… Я их ребенком учил, а и теперь скажу без ошибки. Что ж вы думаете — я только с печатного помню? Я и с писанного так же хорошо помню.

Не возразишь — убедительно.

— А кому принадлежал тот альбом? — спрашиваю.

— Соболевской Анне Андреевне…

И Кушта обстоятельно объясняет. До революции в Верховке служил агроном Игнатий Балтазарович Соболевский. Поляк. Жена у него была украинка — Анна Андреевна Подольская. Ее сестра работала в Одессе зубным врачом. По словам Павла Алексеевича Кушты, Анна Андреевна «была хороша, как у Рафаэля Мадонна». Детей Соболевских звали Еленой, Казимиром и Антониной — Антосей. Сам Павел Алексеевич, окончив учительскую семинарию в Коростышеве, вернулся в Верховку преподавать. Соболевские пригласили его репетитором к детям. Антосю Кушта отличал более всех: старательная, красивая, стройненькая, умная, похожа на мать.

Однажды Анна Андреевна показала Куште старинный альбомчик. В нем учителю понравилось стихотворение «Mon Dieu» («Мой бог»). Он списал его на листок — альбомчик вернул.

— Кому, — спрашиваю, — принадлежало имение?

— Бибиковой, помещице.

Это сведение показалось мне интересным. Бибиковы состояли с Лермонтовым в родстве. У одного из Бибиковых хранился лермонтовский альбом со стихами, которые так и остались нам неизвестными — пропали вместе с альбомом.

Спрашиваю:

— Может быть, это Бибиковых альбом?

— Нет, — задумчиво качает головой Кушта. — Не думаю. Я Бибикову, помещицу, знал. Бибочкой ее звали. Невзрачная была, пигалица, можно сказать. А Соболевская Анна Андреевна — как у Рафаэля Мадонна. Она, как передавала альбом, говорит мне: «Вот, погляди, учитель Павел Алексеевич, какой у меня есть старинный альбумчик». Эти слова не забывают.

Ну, ему видней, чей альбом! Стало быть, Соболевских!

— А куда девались они?

Идет украинская ночь. Идет разговор потихоньку.