Рассказы литературоведа

— Ну почему же… Если хотите — зайдем. Но я попрошу вас не заводить с ним разговор о тетради. Мы не любим нашим актерам напоминать об утратах. Разве только если он сам заговорит об Ольге Дмитриевне Орлик. Они были дружны.

Идем к Василию Ильичу Лихачеву. Идем по сверкающим паркетам через анфиладу уютнейших гостиных, обставленных старинной мебелью, увешанных полотнами знаменитых художников, фотографиями прославленных артистов. И чуть не каждая — с дарственной надписью. Или на память о посещении Дома. Или в знак старой дружбы. Тут основательница Дома Мария Гавриловна Савина, Шаляпин, Собинов, Давыдов, Варламов… Чайковский с автографом. Бюст Станиславского. Старые афиши. Портреты тех, кто здесь жил, для кого этот Дом стал родным домом… Проходя, Голубев здоровается с артистами. На низеньком диванчике читает книгу знаменитая Снегурочка-Виолетта-Лакмэ, голос которой не можешь забыть с юных лет. В следующей гостиной над шахматным столиком склонились, задумавшись, знаменитый Вотан из опер Вагнера и знаменитый Кречинский. Знаменитый Швандя из пьесы Тренева следит за игрой. Навстречу, закутанная в пушистый платок, с огненным взором, вышла в коридор знаменитая Настасья Филипповна…

Василий Ильич откладывает в сторону газету, очки, учтиво приветствует директора и меня, соединяя спокойное благородство движений с торопливой предупредительностью. На стене над кроватью во весь рост несчастный сын Наполеона Орленок — молодой Василий Ильич Лихачев.

Садимся. Поговорили. Василий Ильич интересуется родом моих занятий. Ах, да: он слышал — Лермонтов, Пушкин, история русской литературы.

— Я посоветую вам, — с оживлением говорит он, — издать записки деда одной нашей актрисы — Ольги Дмитриевны Орлик. Они очень занимательны, интересны, написаны хорошо — она давала мне почитать. Только заключаем условие: когда вы их напечатаете, один оттиск пришлете мне. Это будет «плата» за консультацию!

— Я и сам готов бы издать эту рукопись, — говорю я со вздохом, — но, боюсь, что теперь это трудно…

— А почему?

— Есть подозрения, что тетрадь нечаянно сожгли.

— То есть как «сожгли»? — Лихачев встрепенулся.

— На растопку пустили.

— Боже мой! Кто же это мог позволить себе?

— С разрешения инспектора.

— Какого инспектора?

— Из соцстраха.

— Откуда же он возник?

— Пришел описывать имущество, оставшееся после покойной, — поясняет директор.

— Как «покойной»? Я не совсем понимаю… — Лихачев встревоженно приподнялся. — Я только вчера получил от нее открытку… Она спрашивает, что ей делать с записками Завелейского…

Гостиная в Доме ветеранов сиены.

— Кто спрашивает? — Я перевожу глаза на директора.

Директор тоже смотрит с недоумением:

— Простите, Василий Ильич, я тоже отчасти не понимаю… Откуда же может быть открытка?

— Я говорю о Наталье Михайловне Крымовой, — испуганно произносит Лихачев. — Она только что вернулась в Москву с Черноморского побережья и отвечает мне на письмо…

Недоразумение выясняется, а с ним вместе и судьба тетради. Записки Завелейского находятся в Москве, у переводчицы, члена Союза писателей Натальи Михайловны Крымовой. Ольга Дмитриевна Орлик была с ней дружна и незадолго до смерти отправила эти записки ей с просьбой попробовать снова устроить их в какой-нибудь литературный архив. Хорошо. Я устрою. В ЦГАЛИ.

Племянник и дядя

Записки в моих руках. Теперь можно прочесть их внимательно, не спеша и выяснить, много ли нового содержится в них об Александре Гарсевановиче Чавчавадзе.

Но прежде — два слова о самом Василии Завелейском.

Решительно, заглавие записок сбивает читателя с толку. «Прошлое бедного Макара» оказывается весьма любопытным, а сам «Макар» вовсе не таким простаком, каким он хочет представить себя. Сначала я было подумал, что это обыкновенный чиновник, интересы которого не выходят за пределы его департамента. И ошибся!

По приезде в Петербург, поступив в канцелярию министра финансов, Василий Завелейский стал посещать университетские лекции и в течение трех лет прослушал полный курс по философско-юридическому факультету. Потом решил окончить второй факультет — историко-филологический, увлекся лекциями, которые читал историк Н. Устрялов, прошел первый курс… Но в это время произошла важная перемена в его служебных делах: его повысили в должности, назначив столоначальником в департамент внешней торговли. От университетских лекций пришлось отказаться. Случилось это весной 1834 года. Виновником перемены, о которой Василий Завелейский жалел потом целую жизнь, оказался не кто иной, как дядя его Петр Демьянович. Это он позаботился о карьере племянника, а связи у него были огромные. И — получилось.

Так неожиданно, но, в общем, спокойно сложилась судьба племянника. Не в пример драматичнее была биография дяди.