Рассказы на заметку

Возвращаясь с рыбалки, чтобы сократить дорогу, Юра зашёл в деревню на этот раз с северной стороны. Проходя мимо поросших бурьяном огородов, полей, он очутился около дома местной доярки Насти. Загорелую, крепкую оператора машинного доения знала вся деревня, за её злой язык и властный характер. У неё были притягательные пухлые губы, маленький носик и пышущие здоровьем розовые щёчки. Её муж, сельский плотник, уехал в город на заработки и не возвращался домой уже больше года. Ходили слухи, что он обзавёлся новой семьёй, живёт с какой-то женщиной, которая уже беременна. Доярка сидела на лавочке рядом с новым свежепокрашенным забором и страстно грызла семечки, выплёвывая шелуху прямо перед собой, отчего трава покрылась серо-белой сединой. Увидев рыбака, она привстала, поправила сползавшую косынку на плечах и, растягивая слова, спросила:

– Ой, здравствуйте, надолго вы к нам, отпуск взяли, наверное?

– И вам здравия желаю, может, надолго, а может нет, не знаю, природа красивая, люди добрые, еда вкусная, что ещё нужно для полного счастья здоровому человеку.

– Согласна, у нас хорошо, – стряхивая семечки с фартука, приблизилась она. – Никак поймали чего? – смотря на снасти.

– Щуку большую.

– Где она, можно посмотреть?

– Отпустил я её, пусть живёт.

– Ой, чудной вы какой, ей-богу, всё шутите да шутите, – поправляя волосы на голове.

– Серьёзно отпустил, жалко стало.

– Как можно щуку жалеть, она мальков ест, прочую рыбу, хищница, одним словом.

– Вот пожалел, природа же всё-таки.

– Может, зайдёте, я вас молочком угощу, только утром надоила, – странно посмотрев на Юру, прошептала она.

Тусклый свет раннего утра настырно пробивался через разбитые ставни, освещая заляпанную скатерть с ромашками по бортам, на которой валялся недогрызенный огурец, перевёрнутый стакан, шпроты и колбасная кожура. Рядом лежала на животе Настя, откинув одеяло, и глухо похрапывала. У неё оказались довольно дряблые ляжки с апельсиновой кожей, большой зад и округлые плечи. Юра захотел прикрыть её, но она откинула одеяло и легла на спину, широко раскинув ноги. От её тела шёл жар, несло перегаром. Забормотав что-то невнятное в своём сонном мире о некормленых курах, она негромко, но протяжно пукнула и погрузилась в свой очередной счастливый храп, поменяв тональность, теперь уже с лёгким посвистыванием. Резво соскочив с кровати, быстро одеваясь, Юра выскочил во двор, глубоко вздохнув свежего воздуха в глубину самых удалённых частей своих лёгких, как из дома раздался вопрошающий голос доярки:

– К обеду ждать?

– Нет. – А когда возвратишься?

– Никогда, – сухо ответил Юра и быстрым шагом вышел в сад с цветущими вишнями. Смешно перепрыгивая через деревенские лужи и кочки, он шёл по разбитой улице, по неровной дороге с крашеными заборами, распахнутыми ставнями, откуда соседи следили за соседями, где собаки лаяли на прохожих, пахло навозом, опилками, цветущей яблоней и невесть ещё чем, что и создаёт тот незабываемый уют и благодать, присущие только деревне. Продолжая идти некоторое время по соседским садам и огородам, он вдруг вспомнил, что рядом нет Джима, куда запропастился этот чёртов пес, подумал он и стал звать посвистывая. Тщетнно, собака как сквозь землю провалилась. Сивушные пары, выветривающиеся из Юрыной головы от самогона местного разлива, начали отступать, уступая место здравому смыслу, который напомнил о прошедшей ночи, и ему стало тоскливо, гадко на душе, не потому что он проснулся неведомо где и с кем, а потому что жизнь его начинала терять смысл, никто его не ждал по вечерам, не с кем было поговорить о прошедшем дне, даже поругаться с Таней представлялось ему теперь как некая приятная забава. Теперь всякий раз после ужина, когда он наливал себе стакан-другой водки, прежде чем заснуть, его всё чаще тянуло на житейскую философию. Казалось бы, уже прошёл немалый срок как они расстались, но он стал скучать по Тане, вспоминал маленькие приятные эпизоды из супружеской жизни, смеялся, говорил сам с собой, жутко хотелось просто позвонить и спросить так просто: «Здравствуй, Таня, это я, как ты там без меня?», или, например: «Привет, Таня, ну как там у тебя дела, кран не протекает?», или «Квартплату внесла за этот месяц?».

Но гордость не позволяла ему, гордыня душила его, этот страшный порок человека, упомянутый ещё в Библии. Простить кого-то или попросить прощения, куда удобнее заняться самоедством, страдать, чем переступить через свою гордыню. Всякий раз, при малейшем сомнении, вспоминается обида, которую как аргумент мы вынимаем из самых глубин души, и после этого гордость не даст нам пойти дальше, сделать первый шаг в правильном направлении.

В последнее время Юра стал замечать, что Джим сутками пропадает неизвестно где, и что интересно, возвращался не задрипанным и замызганным, а чистым и аккуратно причёсанным. Наверное, нашёл себе где-то суку и сожительствует с ней, всё правильно, и собака имеет право на счастье, рассуждал он.