Рассказы о Дзержинском

- И... ничего с ними нельзя сделать? - спросил Дзержинский.

- Ничего.

- Во что бы то ни стало они будут убивать, поджигать дома и красть всё, что им заблагорассудится?

- Да, я так полагаю.

Опять помолчали.

Дзержинский смотрел на женщину серьезно и внимательно, и только в глубине его глаз то вспыхивали, то гасли лукавые огоньки.

- Так, - сказал он. - Что же все-таки делать?

- Не знаю.

- Но ведь все эти истории имеют какую-то причину?

- Да, имеют.

- Тогда разрешите узнать, почему ваша школа будет выпускать убийц, поджигателей и воров? - сказал Дзержинский.

- Потому, что Советской власти нравится товарищ Кауфман, - загадочно ответила директорша.

И, внезапно покраснев от гнева, она рассказала, что до революции здесь была гимназия, а после революции сюда въехал Кауфман со своим учреждением. И у него, у этого Кауфмана, есть даже такая теория - самопоедание. Вы не слышали?

- Нет, не приходилось, - вежливо ответил Дзержинский.

- Теория очень простая. Так как в Москве нет дров и за дрова можно получить любые жизненные блага, то Кауфман со своим проклятым учреждением непрерывно кочует. Он ездит со своим учреждением и занимает дома. Для его учреждения нужна одна комната, а он занимает десять и девять из десяти сразу же ломает на дрова. Понимаете? От дома остается одна скорлупа, а там внутри - ничего нет. Все деревянные части выломаны - и полы, и стены, если там дерево, - всё! Вот это и есть самопоедание.

- И вашу школу он так съел?

- Да. И я ничего с ним не могу сделать. Он провалился, как сквозь землю, вместе со своим учреждением. Нету ни учреждения, ни Кауфмана.

- Пожалуй, это не удивительно, - сказал Дзержинский.

- Но ведь кто-то же должен отвечать за эти безобразия! - воскликнула директорша. - Ведь я всюду пишу о Кауфмане, а его покрывают. Его просто скрывают от нас всех. Вы думаете, он съел одну только мою школу? Он бог знает сколько домов съел... И вот извольте теперь воспитывать детей после Кауфмана, когда даже полов нет в классах... В школе темень, грязь, ужас... А товарищ Кауфман разъезжает, наверное, в шикарном автомобиле, ему и горя мало...

- Кому же вы писали? - спросил Дзержинский.

- Всем, - ответила директорша, - и даже председателю ВЧК писала, Дзержинскому, но толку никакого. Полы мне все равно новые никто не делает...

- Так ведь для полов нужны доски, - сказал Дзержинский, - а где их сейчас возьмешь?..

- И даже телефон сорван, - не слушая, сказала директорша, - вы подумайте! Вот здесь висел телефон, а он его сорвал. Ну зачем ему телефон?

Дзержинский поднялся.

- Ну, до свидания, - сказал он, - авось как-нибудь вашему горю можно будет помочь. Но только, мне кажется, вы не правы насчет детей: нельзя их так распускать, даже если в школе все изломано.

В Чека он спросил о деле Кауфмана. Ему сказали, что дело это давнее, что Кауфман умер за день до ареста и что остальных хищников осудили.

Потом Дзержинский позвонил по телефону в Наркомпрос Луначарскому и рассказал о школе, в которой побывал.

- Надо им помочь, Анатолий Васильевич, - говорил он, - это ведь просто невыносимо. Я знаю, что вам трудно; давайте вместе, соединенными усилиями и Народный комиссариат просвещения и ВЧК - займемся этим делом. Идет?

И, прикрыв телефонную трубку ладонью, Дзержинский спросил у секретаря:

- У нас во дворе лежали доски, - есть они или их уже нет?

- Сегодня утром были, - сказал секретарь.

- Ну, так вот, - опять в трубку заговорил Дзержинский, - вы слушаете, Анатолий Васильевич? У нас нашлось немного досок, теперь вы поищите у себя, потом мы сложимся и осуществим это дело. Будьте здоровы.

На следующий день Луначарский заехал в школу.

- Здравствуйте, товарищ, - с порога сказал он. - Что у вас тут за несчастье с полами? Давайте поговорим... Мне вчера звонил Дзержинский. Он побывал у вас...

- Какой Дзержинский? - спросила директорша.

- Ка-к какой?

- У нас тут никого не было, - сказала директорша, но вдруг, взявшись пальцами за виски, тихо ахнула.

- Ну, вот видите, - сказал Луначарский, - а вы - какой Дзержинский! Рассказывайте, что у вас с полами?

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТРОГРАДА В МОСКВУ

Секретарь молча вошел в кабинет к Дзержинскому и положил на стол телеграмму.

«В Петрограде убит Урицкий».

Дзержинский прочитал, потер лоб ладонью. Потом взглянул на секретаря. Секретарь хорошо знал это мгновенное выражение глаз Железного Феликса: детское, непонимающее. Это выражение появлялось в глазах Дзержинского тогда, когда совершалась какая-нибудь ужасная, непоправимая подлость, непонятная его чистому уму.

Зазвонил телефон.

Дзержинский взял трубку.

— Да, Владимир Ильич. Хорошо, Владимир Ильич.

Повесил трубку и сказал секретарю:

— Еду в Петроград.

В Петрограде в Смольном ему дали вторую телеграмму.

Он долго читал ее, не веря своим глазам; ему казалось, что он сошел с ума, что это дикий, страшный сон.

В Москве тремя выстрелами тяжко — может быть, смертельно — ранен Ленин.

Ленин при смерти.

В Ленина стреляли.

Вчера он слышал голос Ленина, а позавчера Ленин, весело посмеиваясь глазами, говорил с ним вот так, совсем близко...