Рассказы о литературном институте

А отец его в свое время в Горном Алтае был комсомольским вожаком. Правда, районного масштаба, но районным - тоже хорошо. Все равно - сила. И еще стихи писал. Поэтом был. "Эдельвейс" - с таким хорошим названием у него поэтическая книжечка вышла.

Так что, видно, комсомольство и стихотворчество брату моему Эдокову от отца передалось. А стихи у брата - свежатина были, я бы даже сказал: парное мясо, очень мне нравились. Многие строки его я до сих пор помню. Потом он со стихами резко порвал. Не стал писать. Завязал. Я думаю - зря. Стихи же не водка.

Другим претендентом на комсомольское кресло армянин лез. Сам был мал да удал, очень черен и страшно волосат. И при всем этом - очень активен, если что касалось комсомольской работы.

Вот они и стали себя туда проталкивать, брат мой и армянин, в эти самые лидеры, в секретари. А место это почетное как раз освобождалось. Один пятикурсник уходил, освобождал его и хотел достойному человеку передать. А достойным среди всей братии он только Эдокова и видел. Потому что Эдоков его друг был. Они с ним не одну бутылку водки прямо в комитете на красной скатерке выпили. Так что Эдокову все там уже знакомо было, он к нему, как родному, привык, и в главном кресле полюбил сидеть. Оно - и умеренно мягкое, и жесткое, если что, задницу не очень отсидишь, и подлокотники тоже удобные, есть, куда локти упереть.

А пятикурсник так сказал:

- Ты, Андрей Александрович, как тебя выберут, так давай свою работу веди хорошо. Пресекай, все что надо пресечь, чтоб большой вольницы не было, а особенно - диссидентства поганого. А потом и по партийной линии двинешь... И попрешь, не сворачивая, до самого предела.

- Понял, - сказал Андрей Эдоков, - сделаем все как надо, не одна ржа поганая американская не пролезет, - на том и порешили.

А армянин все это знал, просекал, на ус мотал и свои ответные действия предпринимал. Он очень не хотел, чтоб Эдоков это место занял, а сам хотел в секретари сесть. А потом и дальше с легкой руки по партийной линии крепко попереть... Ну, тогда так везде было, ничего здесь нового и удивительного я не расскажу.

И вот пошла между моим названым братом и армянином страшная и непримиримая борьба за комсомольское вожачество. Каждый хотел стать первым. Мне так все это непонятно было. Ну, хочется обоим - ладно. Ну, кинули бы монетку, кому выпало - тот и стал. Или в дурака бы сыграли. Кто остался тот дурак и есть. Нечего ему, дураку, в секретарях быть. А другой бы влез и корону на себя примерил. Но - нет. Никак они не могли по-дружески разойтись. Ходили и тихо ненавидели друг друга.

А когда совсем немного времени оставалось до перевыборов, брат мой не выдержал и непростительную ошибку совершил - выпил лишнего. Ну, выпить он всегда не дурак был. Страшно любил это дело. Я - тоже. Но я-то при этом никуда не лез, только если иногда в бутылку. И вот хитрый армянин моментально узнал, что он расслабился, подловил его в туалете и отоварил по голове. Сам с компанией был, с армянами, скопом и навалились... Да так серьезно отоварил, что брат мой даже в больницу загремел. Две недели лежал с сотрясением. Ну, а раз пьяный был сильно, кому ты докажешь, что на тебя покушение было из-за комсомольского вожачества? А те скажут, что ничего подобного не было и в помине, сам навернулся, жрать меньше надо.

Вышел мой бедный брат из больницы с забинтованной головой - видно, здорово саданули-то! - бледный, печальный и притихший. И никуда уже, конечно, не полез. Наверное, подумал: ну его, это комсомольское лидерство, еще без головы останешься. Уж лучше не лидером быть, но - с головой. А армянин, избавив себя от конкурента, от моего дорогого названого брата, благополучно и сел сам на комсомольское царство. Какое-то время и процарствовал.

Вот какие у нас в Литинституте по поводу комсомола страсти творились, чуть до смертоубийства не доходило! Так и не получилось у моего брата в кресле с подлокотниками посидеть. А я считаю - просто повезло. Все равно бы не успел ничего предпринять и никуда продвинуться, только драгоценное время потерял. В двери комсомола застенчиво Перестройка постучалась - и кранты. Остались от него рожки да ножки. Конечно, больно мне это было видеть, гибель его... Как никак я комсомольцем был, даже в самом комитете заседал. Доверяли мне это дело.

А армянин-то своим дурным поступком - кромешным ударом в голову, считай, спас моего брата от комсомола. Тут уж он, естественно, против всякого комсомола стал и самой партии, развернул оглобли в другую сторону... Стал с Перестройкой дружить, в любви ей объясняться... Сам страшно рад, что в секретарях не успел засветиться. Обрадовался, что наконец-то свобода пришла, можно по-американски жить, крутить-вертеть, куда хочешь.