Рассказы о любви

Закончив песню, Марсель покинул замок, и яркий отблеск свечей из окон замка озарял его путь. Он не стал возвращаться в лагерь, а устремился другой дорогой из города во тьму, чтобы навсегда оставить рыцарское ремесло и начать жизнь странствующего певца.

Отзвучали празднества и истлели шатры, герцог Брабантский, славный герой Гашмурет и прекрасная королева уже несколько столетий как покинули этот свет, все забыли город Канволе и турниры во славу Херцелоиды. Время сохранило только их имена, кажущиеся нам странными и покрытыми пылью веков, а еще стихи юного рыцаря. Их поют и по сей день.

1907

ОДНАЖДЫ ЛЕТНИМ ВЕЧЕРОМ

Я облокотился на подоконник и смотрел на воду, которая текла, как всегда, неудержимо и равномерно, монотонно и равнодушно навстречу ночи и дальним просторам, вторя убегающим в вечность скучным дням, из которых каждый мог бы стать восхитительным и бесценным, каким им и положено быть, хотя они один за другим без смысла и памяти уходят бесследно.

Так текло время неделя за неделей, и я не знал, когда и как это изменится. Мне было двадцать три года, и я просиживал день за днем в невзрачной конторе, где за безразличную мне работу получал достаточно денег, чтобы снимать небольшую мансарду и иметь возможность купить себе самое необходимое из еды и одежды. Вечера, ночи и ранние утренние часы, а также воскресенья, я проводил, изнывая от жары, в моей маленькой комнатушке: читал книги, которые у меня были, немного рисовал и размышлял над одним изобретением, думая, что уже справился с ним, хотя практическое его исполнение мне не удавалось вот уже пять, десять и двадцать раз подряд…

В один прекрасный летний вечер я никак не мог решить, принять ли мне приглашение директора Гельбке на семейное торжество, устраиваемое в саду, или нет. Мне не очень хотелось пребывать на людях, разговаривать, слушать и быть вынужденным давать ответы; я чувствовал себя слишком усталым для этого и безучастным ко всему, а кроме того, я был бы вынужден там опять лгать, изображать, что мне очень хорошо и со мной все в полном порядке. Правда, в утешение этим соображениям возникало приятное представление о том, что это сулит неплохой ужин и хорошую выпивку, что там, в прохладном саду, благоухают цветы и кусты и тихие дорожки обсажены декоративным кустарником и проложены под высокими деревьями. Директор Гельбке был, исключая нескольких несчастных сослуживцев конторы, моим единственным знакомым в городе. Мой отец оказал однажды ему или его отцу давным-давно какую-то услугу, и по совету моей матери я нанес ему два года назад визит. С тех пор этот дружески настроенный господин приглашал меня время от времени в свой дом, ставя в такое положение по отношению к собиравшемуся у него обществу, которому ни мое воспитание, ни мой гардероб никак не могли соответствовать.

Мысль о пребывании на воздухе в прохладном директорском саду делала мою узкую душную комнатенку совершенно невыносимой для меня, и тогда я решил пойти к директору. Я надел лучший костюм, почистил ластиком воротничок рубашки, щеткой — брюки и сапоги, запер, по обыкновению, дверь, хотя ворам у меня делать было нечего. Немного усталый, каким тогда был постоянно, я шел узким, уже погрузившимся в ранние сумерки переулком, через оживленный мост и по спокойным улицам зажиточного квартала города к дому директора, находившемуся практически уже наполовину в загородной, по-старомодному аристократической местности — в скромном саду, обнесенном сплошной каменной стеной. Я взглянул со сжимающимся от тоски сердцем, как уже бывало не раз, на широкий низкий дом, на увитую плетистыми розами калитку, на солидные окна с широкими подоконниками, тихо потянул на себя колокольчик, прошел мимо служанки в полутемную прихожую с возрастающим смущением, которое нападало на меня всякий раз при встрече с чужими людьми. До последнего момента я еще питал слабую надежду, что увижу господина Гельбке одного с его супругой и детьми, но нет, до меня уже донеслись из сада чужие голоса, и я пошел в сомнении через маленькую прихожую к дорожке в сад, слабо освещенной редкими бумажными фонариками.