Рассказы о любви

После ужина бокалы перенесли в салон, и когда мне предложили дорогую сигару и разожгли ее, к моему удивлению, на красно-золотой свечке, мое хорошее самочувствие перешло в уютный комфорт. Я даже отважился взглянуть на даму, и она была столь элегантна и прекрасна, что я с гордостью ощутил, как перенесся в блаженную обитель высшего света, о котором имел очень смутное, но томительно-влекущее представление по отдельным романам и литературным приложениям к газете.

Завязался оживленный разговор, и я так осмелел, что отважился шутить по поводу предыдущего замечания мадам — про социал-демократию и красный галстук.

— Вы совершенно правы, — сказала она смеясь. — Оставайтесь, пожалуйста, при своем мнении. Но галстук завязывайте все же ровнее. Смотрите, вот так…

Она встала передо мной, склонилась, взялась за мой галстук двумя руками и поправила узел. При этом я неожиданно почувствовал, испытав сильный испуг, как она просунула два пальца мне под рубашку и тихонько пошевелила ими по коже груди. И когда я испуганно взглянул на нее, она еще раз надавила мне пальцами на грудь и посмотрела не мигая в глаза.

Черт побери, подумал я, и у меня сильно забилось сердце, а она отошла и сделала вид, что рассматривает мой галстук. Потом она снова посмотрела на меня, серьезно и в упор, и несколько раз медленно кивнула.

— Не принесешь ли из угловой комнаты шкатулку с играми? — спросила она племянника, листающего журнал. — Будь так добр, пожалуйста.

Он пошел, а она подошла ко мне, медленно, с широко раскрытыми глазами.

— Ах ты! — сказала она тихо и мягко. — Ты очень мил.

При этом она приблизила ко мне свое лицо, и наши губы слились, беззвучно и страстно, и еще раз, и потом снова опять. Я обхватил ее и прижал к себе, эту большую красивую даму, так сильно, что ей, должно быть, стало больно. Но она снова искала мои губы, и пока она целовала меня, ее глаза увлажнились и по-девичьи заблестели.

Волонтер вернулся с играми, мы сели за стол и принялись играть в кости на фисташковое пралине. Она говорила опять очень живо и шутила каждый раз, когда бросала кости, а я не мог выговорить ни слова, да и руки меня не слушались. Под столом ее рука то и дело нащупывала мою, или она клала свою руку мне на колено.

Около десяти часов волонтер объявил, что нам пора уходить.

— Как, уже? — спросила она и посмотрела на меня.

У меня не было опыта в любовных играх, и я, запинаясь, произнес, что да, время вышло, и встал.

— Ну что ж! — воскликнула она, и волонтер пошел. Я последовал за ним к двери, но едва он переступил порог, она схватила меня за рукав и еще раз притянула к себе. А при выходе мне шепнула: — Не будь глупым, ты, только не будь глупым! — Но я ее так и не понял.

Мы попрощались и помчались на станцию. Купили билеты, и волонтер вошел в вагон. Но мне его общество было сейчас ни к чему. Я лишь встал на первую ступеньку вагона и, когда машинист дал свисток, спрыгнул и остался на перроне. Была уже темная ночь.

Опьяненный и в полной меланхолии пошел я длинной проселочной дорогой домой, мимо ее сада, мимо ограды, словно вор. Благородная дама полюбила меня! Передо мной открывались сказочные дали, и, случайно нащупав в кармане никелевое пенсне, я выбросил его в канаву.

В следующее воскресенье волонтера опять пригласили на обед, а меня нет. И она больше не приходила в мастерскую.

В течение целого квартала я часто бывал в Зеттлингене, по воскресеньям или поздно вечером, стоял и прислушивался у ограды, ходил вокруг сада, слышал, как лают сенбернары и как в верхушках заморских деревьев шумит ветер, видел свет в комнатах и думал: может, она увидит меня однажды — ведь она меня любит. Однажды я услышал в доме звуки музыки, играли на рояле, мягко и певуче, а я лежал у стены и плакал.

Но слуга так ни разу больше и не провел меня наверх и не защитил от собак, и никогда больше ее рука не касалась моей и ее губы — моих. Только во сне такое случилось несколько раз, только во сне. А поздней осенью я оставил слесарную мастерскую, навсегда снял с себя рабочую синюю блузу и уехал далеко, в другой город.

1905

ЖЕРТВА ЛЮБВИ

Три года я работал помощником продавца в книжном магазине. Сначала я получал восемьдесят марок в месяц, потом девяносто, потом девяносто пять, и был горд и рад, что зарабатываю себе на хлеб и ни у кого не прошу ни пфеннига. Моим честолюбивым желанием было продвинуться в специализации «букинистические книги». Тогда можно было бы, подобно библиотекарю, жить старыми книгами, ставить дату на инкунабулы, а в хороших букинистических магазинах есть места, где за работу платят двести пятьдесят марок и дальше больше. Конечно, путь до этого неблизкий, а пока нужно было работать и работать…