Рассказы о Москве и москвичах во все времена

А меж баталий отдается музе. Перо в руке, покуда сабля на стене. Он изучает экономию, Тацита переводит, но как гусары призовут, бросал все — и вмиг летел в гусарское разгулье!

Император Николай Павлович спросил однажды у генерала Ермолова, дальнего родственника Давыдова: «Что ж, урывками он служит? Жаль, с его средствами и дарованиями он пошел бы далеко!» А генерал ответил: «Правда, государь: быв гусаром, он славил и пел вино и оттого прослыл пьяницей, а он такой же пьяница, как я».

Его «Записки партизана» начнешь читать — не оторвешься. Все восстает перед глазами — лихая рубка, дым бивака, внезапная атака из-под сени леса во снегах, и в тишине, уж после боя, — гусар с пером в руке, из-под которого несутся строки…

Но счастье не пес, на поводке не удержишь. Счастье — вольная птица. После войны — счастливое для него было время — пошли одни неудачи. Произвели в генерал-майоры, и он уж справил это событие, как и в прежние годы, с шампанским и с песнями, но тут доброжелатели стали тайно «конями ходить». Разве жизнь не та же игра? Добились: производство в генералы признали ошибкой. Ему и сорока не было, когда, хлопнув дверью, вышел в отставку.

Однако последний его час не пробил еще, нет. И Давыдов отличается в Польской войне. Тут уж деваться некуда: производят его в генерал-лейтенанты. Но теперь время другое, Давыдов сам устал. Всю жизнь энергия била в нем через край, но это же не вечный источник… Уехал из Москвы, из этого дома, в свое имение в Симбирской губернии и уже никогда не вернулся. Нажил в браке пятерых сыновей, и точно неизвестно, сколько еще дочерей. Могучий был человек.

Он прожил пятьдесят пять лет и погребен на Новодевичьем, в городе родном.

На портрете Кипренского, всем хорошо известном, где Давыдов в доломане, непринужденно подбоченившись, стоит, на саблю опираясь, — вовсе не Денис Давыдов, как принято считать. Всеобщая и давняя ошибка: это его брат двоюродный, Евграф Давыдов. Тоже, между прочим, герой двенадцатого года, награжденный шпагой с бриллиантами и надписью «За храбрость».

Одна семья, и кровь — одна.

А дом Давыдова, к слову сказать, был построен незадолго до рождения Дениса Васильевича. В войну 1812 года он, конечно, горел, но был восстановлен и стал московским памятником архитектуры — оригинальное здание, мимо не пройдешь, обязательно станешь разглядывать. А прежде владел им другой знаменитый москвич, легендарный сыщик XVIII века, обер-полицмейстер Москвы Николай Петрович Архаров. Он вел расследование по Пугачевскому бунту, был произведен в бригадиры, в генералы по-нынешнему, и вот тогда-то и стал наводить порядок в Москве.

Личность необычайнейшая! Проницательность его казалась всем фантастической. Молча глядел он на сидящего напротив человека и знал уже — виновен ли тот. Екатерина Великая не могла без него обойтись и срочно вызывала в Петербург, когда там возникали дела, без него не решаемые. И когда из домовой церкви Зимнего дворца исчезла икона Божьей Матери в богатом окладе, с каменьями драгоценными, тоже позвала.

Дорога была эта икона императрице: под нею Екатерина на трон взошла. Архаров приехал и на следующий день вернул икону на место. А в другой раз в Петербург даже не счел нужным поехать: пропажу — какое-то редкое, старинное серебро — нашел, не выходя из этого дома! Точно указал место, где спрятано. В подвале. Рядом с домом петербургского полицмейстера. Ей-богу, иногда кажется, будто он сам все учинил, чтобы тому досадить… Но нет же, конечно.

Теплом Москвы согретые

Еще живя в родном своем имении, Сергей Тимофеевич Аксаков многажды проговаривался, как манит его Москва, как она желанна, мила для него. Как-то со всем семейством он целый год прожил в Москве и, ощущая неодолимую тягу к родным местам, все же привязался к этому городу и обзавелся здесь друзьями. К тому же и о будущем детей надо было подумать. Короче, собрался Сергей Тимофеевич и двинулся в Первопрестольную.

Деревянный дом возле Смоленского рынка был обширен, просторен, совершенно походил на барские деревенские дома и тем более Аксаковым нравился. Он кишмя кишел дворнею, без которой хозяева и не представляли, как управиться со своим многоголовым семейством. Получилось вроде бы так, что Аксаковы просто-напросто перенесли из деревни в Москву весь свой прежний уклад. Позади дома — двор необъятный, людские всякие, в разросшемся саду яблони, вишни. Ну и баня, конечно. Настоящий деревенский закуток обустроил Аксаков в Москве.

И вот сидит он как-то вечерком по весне 1832 года в доме на Сивцевом Вражке, сидит в мезонине, в своем кабинете и перекидывается в карты с приятелями. И тут возникает явившийся без какого-либо предуведомления его друг, историк и писатель Михаил Петрович Погодин и подводит к столу, крытому зеленым сукном, некоего незнакомца странного вида.