Рассказы о Москве и москвичах во все времена

Он поднялся по скверной черной лестнице, ухоженной не хуже, чем старый фамильный шкаф, прошел через гостиную, и теперь хорошо сохранившуюся, через какую-то темную комнату, отворил дверь с тяжелой, плотной гардиной и оказался в уютной комнате Марии Николаевны.

Его больно укололо — так сильно она состарилась, осунулась. Однако с кресла поднялась и пошла навстречу. Глаза смотрели устало, но добро. Гиляровский склонил голову и приложился к ее горячей, сухой руке. Она в голову поцеловала его. Потом усадила, сказав: «Вот на этом кресле, где вы сидите, всегда Островский сидел…»

Рассказал обо всем этом директору Дома-музея Ермоловой Раисе Ильиничне Островской, а она меня прервала: «Нет, что-то не так. Александр Николаевич умер в 1886 году, а Мария Николаевна переехала сюда в 89-м году». Я возразил: «Но ведь Гиляровский и не говорит, что Островский именно в этом доме бывал. Речь только о кресле. Оно вполне могло стоять и в старом доме Ермоловой». На том и сошлись.

Мария Николаевна прожила в доме на шумном Тверском сорок лет и здесь умерла, в скромной спальне. Дом-то сам по себе великолепен, но роскоши при жизни Ермоловой, да и после в нем нс было. Только необходимое, но все — со вкусом. Безмолвно в гостиной идут часы, как будто за минувшие десятилетия ничего не случилось, барометр на стене бесстрастно предвещает изменения в погоде к лучшему, стоят рядком орехового дерева стулья — доподлинно известно — ее, скромные картины на стенах, среди которых маленькая акварель Волошина на себя обращает внимание. Лепнина на потолке в гостиной тоже ухожена.

И Белый мраморный зал сохранился отлично. Здесь и сейчас проходят концерты, даже спектакли, хотя сцены нет и не было. Совершенно свободно можно зайти прямо с улицы и попасть вечерком на превосходный концерт русской салонной музыки XVIII века. В этих старых стенах, где играл вот на этом рояле Шаляпин и за который садился Чайковский, музыка звучит как-то особо проникновенно…

Стоит старый-престарый дом на Тверском — яркий, нарядный, обосновавшийся здесь, когда и самого-то Тверского в помине не было. Столько больших людей, составляющих гордость России, отворяли двери его…

В баньку залететь — душу погреть!

«Могу доказать, когда надобно, что баня российская заступает место двух третей лекарств, описанных во врачебной науке и в большей части аптекарских сочинений».

Португальский врач Антонио Нуньеса Риберисо Санхеца. «О парных российских банях».

Знаменитейшие и первейшие из всех московских бань — Сандуновские в известном смысле можно считать плодом любви. Плод, конечно, получился своеобразный. О происхождении этих бань, возникших словно бы по волшебству на пустом месте, у трех прудов неухоженных, возле речки Неглинки, разнотолки и всевозможные легенды ходили: и в самом деле невероятно, что придворный петербургский актер Сила Николаевич Сандунов на свои скромные заработки построил банный дворец. Такого быть не могло! Но и супруга его, Елизавета Семеновна, модная певица, смущавшая покой многих почитателей своего таланта и обожателей несомненной ее красоты, не обладала и толикой средств для сооружения такого дворца. Даже и сложись они в своем едином стремлении порадовать москвичей созданием небывалого храма чистоты и здоровья — все равно не вытянуть бы им. Так что же тогда? Кто волшебство-то сотворил?

Похоже, что граф Александр Андреевич Безбородко, страстно влюбленный в певицу-красавицу. Домогался он ее всеми возможными и невозможными способами. Добился ли — не известно, но как-то во время спектакля кинулась Елизавета к ложе Екатерины со словами: «Государыня! Спаси и помилуй!» — так ей граф докучал. У императрицы был разговор с Безбородко, и тот, повздыхав, смирился, дозволил Елизавете выйти замуж за молодого красавца, известного в Петербурге повесу Силу Сандунова.

Венчались они в Петербурге, в придворной церкви, и Елизавета, любимица Екатерины, получила от той щедрый подарок: помимо приданого в сундуках, бриллиантовое колье, броши и серьги с бриллиантами. А еще ларец с такими же камнями прислал ей покинутый и по-прежнему влюбленный граф. Силу те бриллианты слепили и приводили в ярость, потому и настоял он продать их и часть денег отдать в сиротский приют, а на другую построить бани. Благо, что землю на царицыны бриллианты уже купили — в Москве, по берегам упрятанной в трубу Неглинки. Бани получились сказочные, каких в Москве прежде не было, и в Петербурге тоже. Слава о них по всей России пошла.

Сандуновские бани. Фотография XIX века

Потом Сандуны содержал банный король Бирюков, а еще позже они оказались в закладе у миллионера Ивана Фирсанова. А что попадало к тому, то уж навсегда у него оставалось.