Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских

В то, что мама не умерла, Ваня верил. Нет, не так – он знал, что мама не умерла. Ее молитвы расположили сердца ротных солдат к мальчику, потому Ваня и называл себя, даже став владыкой Иосифом, сыном полка. Нравилось ему это прозвище. Уныния никогда никакого, только дисциплина и бодрость тела и духа. Хотя надо бы сказать, что Ваня – сорвиголова, но кто ж из мальчишек не сорвиголова?

Ване было три года, когда умерла мама. В доме вдруг повисла сероватая тишина. То плеск, будто стыдится вода чего-то. То хлопчатая бумага шелестит, то женщина тихо и скоро пройдет в комнату к маме, несет новое платье. Про новое платье Ваня понял: мама уедет, как говорила, надолго. Ну, все уезжают, когда умирают. А для такой поездки, конечно, нужно новое платье или хотя бы чистое. Маму собрали, вынесли на улицу и понесли в гробу к кладбищу. Ваня влез на плетень и смотрел-смотрел не отрываясь, как несут. Запели «Святый Боже». И такое чудо! Вроде бы плакать надо, а вокруг тишина и радость. Ну почему тишина, когда вон поют? Громко поют. А все-таки – тишина.

Отец после того, как мамы не стало, ходил весь посеребренный. Видно было, что человек в печали. Хотя вряд ли Михаил Чернов рассказывал кому-то про свою печаль. Да, умерла дорогая супруга. А жить надо. Вон Ванька босоногий, один-одинешенек. Да солдаты вокруг. Могут и плохому научить мальца. Но в глубине души не верил, что научат плохому. Рота была из лучших в 161-м Александропольском полку. Седьмая рота. «Мои детские уши слышали в солдатских казармах все, – рассказывал владыка, – но, по милости Божией, никакая зараза ко мне не пристала»[1].

У солдат были открытые, доверчивые лица. Молодые большеглазо смотрели в распахнутый мир, надеясь получить в жизни дары, воину причитающиеся. Кого-то ждала в селе красавица невеста, кого-то – мать. У кого-то на груди красовался ранний Георгиевский крестик. Пожилые солдаты походили на монахов. Ваня, уже став взрослым, понял, что именно на монахов похожи пожилые солдаты. Бесстрастники. Они были по-особенному опрятны, но этой земляной воинской опрятности молодые пока понять не могли. Ваню любили и баловали все – и молодые, и пожилые. Подкармливали: кто – хлебом, кто – лакомством, подбрасывали вверх, устраивая «качели». Руки пожилых все же больше походили на мамины руки, а почему? Темные, в царапинах, грубые. Но вот – походили. Теплотой. Лаской. Любовью.

Внешне Ваня напоминал мать: славянское личико, невысокий ростом живчик. Отец – из семьи старообрядцев, неторопливый. А Ваня вышел шустрый – выдумщик и егоза. И все же Ваня хорошо помнил маму. Считал, что солдаты – это все равно что мама, потому что мама им подсказывает, как с Ваней быть. Церковь, она и есть – Церковь. Про Церковь Ваня знал от отца. Отец много молился, и молиться любил. Ваня легко усвоил привычку молиться – дома так все делают. Но долго не мог понять разницы между верой отца и верой ротных солдат. Отец вроде бы православный – и молится Христу, и чтит все то же, что и солдаты, но разница все равно ощущается, как тайная глубокая раночка, болит-ноет. И ничем это нытье не утолить. Ротный священник, когда Ваню окрестил, тоже говорил о Христе. Но что именно, Ваня вспомнит уже потом – чтобы не забыть никогда.

Вскоре Михаил Чернов женился. Ему было около сорока, почти старик по тем временам. В тяглом сословии, к которому Михаил Наумович принадлежал, увядание начиналось рано. Супруга, мачеха Вани, которую он полюбил почти как родную мать, была из белорусов. Всегда в хлопотах по дому, высокая – «красивая, как крымская розочка». Владыка любил розы и очень отличал их от других цветов. Возможно, Бог, видя эту любовь владыки, и поселил его в столицу роз – Алма-Ату. Почти на всех фото, где владыка запечатлен в архиерейском облачении, посох украшают только что срезанные розы. Мачеха была нрава чуткого, пылкого. И на лице, как разволнуется, – две розы. «Михаил Наумович, что ж это ты так поздно!» Очень боялась, что супруг изменит ей – он ведь заметный, на него так и хочется смотреть. Ваня детским безмолвным сердцем тут же понял эту беззащитность мачехи и всячески старался ее утешить. В рассказах о детстве владыка называл жену отца матерью.

Было ему четыре года, когда на праздник Архангела Михаила отец Вани, именинник, решил взять сына в храм. Ваня семенил за отцом, вполне собой довольный: плисовые штанишки, как у барчонка, шляпа-бриль с бантом и кашемировая легкая курточка. В Могилеве тепло даже в ноябре. Да и Ваня, росший в казармах, холода не очень боялся. Первое, что Ваня увидел в храме, – какая красота там, на возвышении. Розовая расшитая завеса, узорные врата. Возле них чинно ходят прекрасно одетые люди и поют так, что сердце Вани разорвалось бы, но на то и благодать, чтобы восполнять немощное. Ваня навсегда полюбил церковную службу. И как только отец отвлекся, сорванец – шмыг, в момент оказался возле алтаря и еще чуть-чуть – забрался бы в алтарь. Но Михаил Наумович нелегала поймал.

– Ивашка, Ивашка, Иванко, Вашутка, так нельзя, так Боженька не позволит!