Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских

Понятно, Ваня был «архиереем Мстиславским и Могилевским», а пестрая компания всех возрастов – его «паствой». Здесь были и Зема, вытянувшийся, очень серьезный, и Роза с Хаечкой, с такими же жеребячьими шейками, как у Земки когда-то, и тихий белорус Янко, и Мишка с Гришкой и Васькой. На чердак влезть не каждому под силу. Приходилось старшим младших и более слабых поднимать в корзинах на этот детский Афон, в детское Царство Небесное. Здесь было все, что нужно для архиерейской службы: и «дикирии», и «трикирии», и даже свечи. Свечи – настоящие, тайком взятые в монастыре огарки. Не было среди необходимых предметов только распятия: страх перед святыней останавливал детей.

На чердаке было полутемно и душновато. Здесь сушили веники. Действительно – Вечная Троица! Вот только огненных языков не хватает…

«Повелите», – ломким баском возгласил Зема. «Поя, поя, поя», – тоненько затянули Роза с Хаей и Груней. Но – надо же такому случиться – едва Ваня осенил широким крестом, благословляя, свою «паству», «огненные языки» и появились: загорелись сухие-пресухие веники!

Ваня «разодрал ризы», велел связать веревки и начать «эвакуацию молящихся». Все, в целости и сохранности, покинули чердачный Афон. Огонь кое-как погасили, ущерб, конечно, был, но незначительный.

Среди игравших была одна девочка, Анечка. Она любила порассказать Ваниной маме про его шалости. Зная это, Ваня строго-настрого запретил ей говорить. «Не гуляли Троицу на чердаке, не было огня, ничего не было! Так запомни, ничего маме не говори!» Но – пламя не спрятать.

Дети разошлись, делая вид, что ничего не было. Анечка же, направляясь домой, встретила маму Вани и все ей рассказала. Что тут началось! Мачеха Вани женщина была незлая, однако ж паршивца следовало наказать. Игра в священника казалась кощунством. Вымочила мачеха веревку в огуречном рассоле, который коровам для аппетита дают, и начала Ваню хлестать. Что наделал, зачем пожар устроил… А Ваня:

– Я только народ крестом осенил, дикирем…

Мачеха слегка смутилась:

– Який народ?

Ей представился большой храм, теснота церковного праздника. Да это же Троица! Троица благословенная, самый любимый и почитаемый в Могилеве праздник. Показалось, что она даже слышит запах листьев аира, приносимых вместе с молодыми ветвями березы. И вдруг из алтаря выходит Ваня, в полном архиерейском облачении! Его архиерейский жезл увит розами. Да такими крупными и душистыми, каких никогда не видела. Только зовут Ваню теперь по-другому. А как – не расслышала. И все собравшиеся слушают Ваню, что он говорит, слушают внимательно, едва дышат…

Из видения женщину вывел срывающийся от волнения мальчишеский голос:

– Да все ж были. И Земка с Еськой… и все… И Миша, и Роза…

Рассвирепела мачеха и сильно Ваню отхлестала соленой веревкой. Глядя на такие пытки за веру, брат Вани Алексей подошел и сказал:

– Мама, если ты Ваню бьешь за веру, то и меня побей: я тоже верую в Бога.

Досталось и этому «мученику» соленой веревки. А Ваня отполз за печку, чтобы мама кочергой не достала. Но тут Бог миловал – пришел отец, и мама смирилась.

Только в доме водворился мир, прибежала Земина мать, Сара. Кашляет, глаза горят, чем-то возмущена. Ваня еще издали в окошко увидел ее пунцовую шаль, в которую Сара куталась даже в жару, и черную кофту с длинными рукавами. С мачехой Вани у Сары были теплые отношения, женщины порой плакались друг другу на жизнь. Но у Сары были свои представления о чистом и нечистом.

– Ты слышала, что твой-то с моим сделал? Опять помазал его тем скверным вонючим маслом, я видела! На лбу до сих пор пятна!

Масло было от лампадки. Помазывал Ваня свечным огарком, крестообразно, как в церкви видел. Потому и пятна у Земы на лбу. Хорошо еще, Сара креста не разглядела – поняла бы как-то не так и еще больше расстроилась.

Мачеха вышла навстречу и ласково так сказала:

– Сарочка, чово ты ругаешься? Хай дети играют в попы, в дьяки, в раввины, хай играют. Только б не бились!

Сара расплакалась, женщины обнялись и пошли шептаться о своем, бабьем.

Ваню порой приглашали «послужить» вне родного чердака. К месту служения ватага шла «крестным ходом»: человек двадцать разного возраста сорванцов. Пели кто во что горазд: «тон деспотии» и «поя, поя, поя». Ваню слушали остальные во всем, что касается хода службы и песнопений «богослужения».

«Благодать» обильно изливалась и на соседские огороды: из тыкв и кабачков делали «митры» и «потиры», из подсолнухов, вырванных едва не на бегу, бывало и с корнем, – «рипиды». Какой же крестный ход без рипид? Но только хозяйкам это ох как не нравилось – попробуй поймай, когда сама немолода, легконогих похитителей. Ругалась-ругалась Домна на такое «благочестие», особенно на Ваню, заводилу, но ничего поделать не могла. Из надсаженной непосильным трудом груди полились вдруг черные проклятия: «Чтоб тебя мать твоя на кладбище снесла!» Будто других слов в человеческом языке нет. И муж Домны, Трофим, и дочь их Мария очень печалились, терпя воровство мальчишек. Ни сеют, ни жнут.