Рассказы о пластунах

«Дело к вечеру, — досадовал Найденов, — а фашист все еще держится. Правда, лопаткой уже не машет, стрелять стал чаще — нервничает, но ждать, когда он от нервной болезни кончится, мне не с руки…»

Сержант попытался утешить себя, что в крайнем случае завтра сумеет поймать гитлеровского снайпера. И сам же такое утешение отверг: на завтра откладывать нельзя. Завтра этот гитлеровец может уйти на другой участок и там, глядишь, кого-нибудь на свою лопатку подловит. Сержант подумал о том, что будет он рассказывать комбату, вспомнил Гришу Маркина и решил: нет, надо сегодня кончать.

«А что, если?..» Найденов вспомнил старинный пластунский прием: надо вызвать противника на выстрел, привстать, будто пуля сразила тебя насмерть, и, упав, ждать, когда враг откроется. «Рискованно, — подумал сержант. — Может статься, что он успеет еще раз выстрелить, когда я подскочу… Что ж, риск — благородное дело…»

Найденов принял решение: попробовать пластунский прием. Он перенес винтовку в крайнюю левую бойницу. Стрелять придется с левой руки, зато лежа — окоп тут мелкий. Ну, кажется, все готово. Сержант вынул из-за пояса рукавицы, одну из них надел на черенок лопаты и, вздохнув поглубже, точно собирался нырять в воду, стал медленно поднимать варежку над бруствером окопа.

Чвик-к… — пуля рванула с бруствера пук соломы и обрушила в окоп несколько мелких комочков земли. И еще не упала земля на дно окопа, а Найденов уже резко рванулся вверх, выпрямив согнутые в коленях ноги. На мгновение он почти по пояс высунулся из окопа, взмахнул руками и рухнул на левый бок. Тотчас припал к прицелу. Сердце колотилось так, что казалось — сейчас пробьет грудную клетку и уйдет глубоко в землю.

Постепенно успокоилось сердце, ровней стало дыхание. Глаз отчетливо видел и темную полосу поперек гряд, и сплетение картофельной ботвы справа… Лежать неудобно, и уже левая рука болит в локте, и хочется переменить положение, а нельзя — надо терпеть.

Чуть заметно шевелится картофельная ботва в одном месте, приподнимается… выше… выше… выше. И уже виден обрез каски, он поднимается к перекрытию прицела… задержался, не движется… резко падает вниз… Неужели проморгал? Нет, опять видна каска, на этот раз обрез ее сразу перескакивает перекрестие прицела… Немец подносит к глазам бинокль…

Найденов нажал да спуск.

Куча картофельной ботвы, будто ее взорвали, рванулась вверх, из нее, раскинув руки, вывалился гитлеровский снайпер, потом медленно пополз назад, но не свалился в окоп, а остался лежать головой на бруствере. И каска его, перевернутая вверх дном, валялась рядом.

— Ну, все! — сказал себе Найденов. Откинувшись на спину, он некоторое время лежал неподвижно, закрыв усталые глаза. Потом открыл их и увидел над собой плывущие облака, до которых, кажется, можно было дотянуться рукой.

НОВЫЙ ОРДИНАРЕЦ

1

Комбат Петренко был молод, энергичен и строг к людям. Друзей среди офицеров полка он не нашел, с ординарцами не уживался. Он хотел бы иметь смышленого, расторопного и веселого ординарца, такого, каким был Петька у Чапаева, но ему не везло — один оказался нахальным и блудливым парнем, другой — ленивым и подобострастным. Обоих Петренко отправил в сотню и попросил подобрать ему человека пусть немолодого, но серьезного и обстоятельного, на которого можно доложиться.

Вскоре из третьей сотни явился новый ординарец.

Стоял морозный декабрь 1944 года. Пластуны в ту пору располагались на восточном берегу Вислы в покинутых жителями селах. Петренко занимал небольшую опрятную хату, вернее, одну в ней комнату, где были печь, широкая деревянная кровать и стол. Сюда и явился новый ординарец Андрей Андреевич Чухлеб. Он встал у двери, вытянул руки по швам и доложил о прибытии.

Петренко внимательно и придирчиво осмотрел нового ординарца. Сапоги у него были кирзовые, в меру начищенные. Черкеска сидела сносно, только плечи немного спущены, газыри блестят, на бешмете свежий подворотничок… Комбат задержал взгляд на лице Чухлеба. Чисто выбритое, гладкое, оно вроде ничего не выражало, маленькие слоновьи глазки смотрели из-под припухлых век серьезно и благожелательно. Ничего примечательного не было во внешности Чухлеба, и Петренко подумал: «Наверное, так, ни с чем пирог. Ну да ладно, посмотрим». Он прошелся из угла в угол, стройный, быстрый, подтянутый. Повороты делал четкие, через левое плечо. Сухое, твердое лицо комбата было серьезно.

— Вы знаете, зачем вас прислали? — спросил наконец Петренко.

— Так точно, знаю, — ответил Андрей Андреевич.

— Вы с желанием шли ко мне или нет?

— Служба везде есть служба, — пожал одним плечом Андрей Андреевич.

— Иные думают, что служить ординарцем — дело несерьезное, унизительное, что ли, — Петренко остановился против Чухлеба. — Но это не так. Путают эти люди нашего ординарца с денщиком старой армии. Однако общего ничего нет. В царской армии офицер денщика по морде бил, а я к ординарцу на «вы» обращаюсь…