Рассказы о пластунах

Через полчаса в хате уже стояло большое деревянное корыто, рядом парил чан с горячей водой.

— Снимай с себя все и мойся. Хорошо мойся, — сказал Зосе парторг. — Потом наденешь вот это, — и положил на лавку чистую нательную рубаху, казачьи шаровары и бешмет.

Пластуны вышли на улицу, курили, по привычке спрятав цигарки в рукава, терпеливо ждали, пока вымоется и оденется в хате девочка.

В новой одежде, с чистыми пшеничными волосами, спадавшими на плечи, Зося была похожа на мальчика. С удовольствием, как любуются на дело рук своих, разглядывали ее казаки.

— Ото ж гарная паненка стала, — сказал Донсков.

— Да какая то паненка, — возразил Петя, — то ж хлопчик: пан Зося.

Все засмеялись этой шутке, и у девочки дрогнули отвыкшие от улыбки губы.

— На-ко, поглядись, какая ты есть, — и Донсков протянул ей маленькое зеркальце. — Бери, бери, не бойся.

Зося взяла зеркальце и посмотрела на себя. На бледных щеках ее проступил чуть заметный румянец. Легким движением руки, жестом, с которым женщины, наверное, рождаются, она поправила волосы, потом, отведя руку с зеркальцем подальше, оглядела всю себя с ног до головы.

— А ну, пройдись по хате, пройдись, — просили ее пластуны.

Девочка локтями поддернула сползавшие шаровары, завернула длинные рукава бешмета и прошлась по хате, делая мелкие торопливые шаги.

— Ну, казак, ай молодчина! — ликовали пластуны. Они смеялись, прихлопывали в ладоши, брались за бока. И Зося смущенно улыбалась, глядя на них. Страх исчез из ее глаз, они стали большими и светлыми, золотыми точками отражался в них фитиль, горевший в гильзе.

Прошла неделя, и Зося сделалась в пластунской сотне своим человеком. Старшина привез ей сапоги и черкеску, потертую, видавшую виды, но настоящую, солдатского сукна черкеску, даже с блестящими газырями. Зося ходила на кухню с котелками, и повар накладывал в них побольше, имея в виду «лишний рот», она прибирала хату и следила в ней за порядкам. Казаки, жившие в этой хате, величали ее хозяйкой, а вообще в сотне ее чаще всего звали паном Зосей: метко окрестил ее Петя Лобенко.

Пластуны, кто чем мог, старались порадовать девочку. Петя во время занятий в поле подбил палкой, поймал и принес ей живого зайца. Донсков подарил ей свое зеркальце. Все знавшие пулеметчика могли оценить его щедрость: был он франт, а другого зеркальца тут не добудешь. Иван Плетнев ничего не дарил ей, но Зося привязалась к нему сильней всех и всячески старалась высказать ему свое расположение: подкладывала в котелок побольше еды, мыла его сапоги, когда он спал, норовила сесть к нему поближе. Трудно сказать, что так влекло ее к Плетневу. Может быть, потянулась она к сержанту потому, что это был первый человек, приласкавший ее после долгих скитаний. А может быть, девочка безошибочным детским чутьем угадала в нем душевного и доброго человека.

Скорее всего верно было и то и другое. Плетнев действительно любил детей и умел с ними ладить. Это был угловатый, внешне суровый человек с крупными чертами лица. До войны он работал котельщиком. Был глуховат и при посторонних стеснялся своей глухоты. И мальчишеская застенчивость, и прямой взгляд серых глаз, и умение слушать собеседника располагали к нему и детей и взрослых. На постоях в населенных местах ребятишки обычно липли к нему, и в свободное время его всегда можно было видеть со стайкой детворы. Детям нравилось, что обращался и разговаривал он с ними, как с равными, совершенно серьезно. Так же вел он себя и с Зосей. Бывало, устроится за столом, разбирает автомат и разговаривает с девочкой.

— Давай-ка, Зося, оружие почистим, — говорит он, раскладывая по столу части автомата. — Важная штука — оружие. Человек, говорят, любит ласку, а оружие — чистку и смазку.

Девочка сидит напротив, молчит.

— Да-а, оружие, — вслух размышляет Плетнев. — С одной стороны посмотреть — вредная штука, для убийства людей придумана… А с другой — нужная, вот таких бедолаг, как ты, оборонять… Все дело в том, Зося, в чьих руках оно, оружие-то. Вот мы твою деревню освободили и всю страну освободим, а беречь от врагов ты уж сама ее будешь — мы домой уйдем, у нас дома работы много… Так что ты, девочка, присматривайся, изучай оружие — пригодится.

Зося молчит и отодвигается от стола. Плетнев глядит на нее внимательно.

— Чего отодвигаешься? — спрашивает он. — Не хочешь изучать автомат? Как хочешь, неволить не станем, — парторг долго трет затыльник приклада. Тот уже блестит, а он все трет и трет, отсутствующим взглядом смотря куда-то в угол. Потом переводит глаза на девочку и говорит: — Я понимаю, что ты чувствуешь. Ты видела, как фашисты расстреливали ваших сельчан. Ты много видела, Зося… Может, на твое счастье, скоро и не надобен будет автомат: прикончим мы немецких фашистов, на всей земле мир станет, и не придется молодым руки об оружие мозолить… Хорошо, если бы так оно и вышло…

Зося слушала Плетнева внимательно и даже с интересом, но любовью к автоматам и карабинам, стоявшим в хате, не проникалась. Оружия она боялась и ненавидела его.