Рассказы о пластунах

Близилась зима. По ночам примораживало, два раза уже срывался робкий снежок — мелкие белые мухи садились на влажные крыши, на густеющую грязь и тотчас таяли. Зося поправилась, похорошела: разгладились у нее морщинки, округлились, зарумянились щеки. Она уже бойко разговаривала с казаками на каком-то странном наречии, составленном из польских, русских и украинских слов. Оказалось, что она и смеяться не разучилась. Только смеялась она все-таки не часто, и смех у нее иногда неожиданно обрывался, будто она увидела что-то страшное.

Однажды вечером казаки забавлялись с зайцем, которого принес Петя Лобенко. Петя ловил зайца и, как кошку, заставлял прыгать через ладони. Зверек прижимал уши, хитрил, норовя проскользнуть под руки, но когда Петя опускал их ниже, он легко перескакивал через низкий барьер. Зося смеялась над Петиными промахами и хлопала в ладоши, радуясь за своего любимца зайчишку. Потерпев очередную неудачу, Лобенко сделал вид, что сильно рассердился, нацелил указательные пальцы в зайца и громко два раза щелкнул языком, будто выстрелил. Заяц отпрыгнул в сторону и лег, как убитый.

Зося вдруг перестала смеяться, глаза у нее потемнели, и в них мелькнул страх. Углы губ у девочки опустились, она всхлипнула и бросилась в свой угол за плащ-палатку.

— Вот глупак, — обругал Петю Плетнев, — напугал Зосю.

Девочку скоро успокоили, но в тот вечер она уже больше не смеялась, сидела тихо и все время жалась поближе к Плетневу.

Всему — и хорошему, и плохому — приходит конец. Кончился и отдых третьей пластунской сотни. Гораздо раньше, чем им объявили, казаки знали, что вот-вот их потребуют на передний край. Бывалый фронтовик по десятку мелких, ничего не говорящих человеку невоенному признаков безошибочно определит, что на фронте назревают события. Он все замечает наметанным глазом — и как летают самолеты, и в какую сторону движутся повозки на рокадной дороге, и где сосредоточивается артиллерия, и многое другое. Сопоставив свои наблюдения, бывалый солдат задолго до приказа готовится к большому бою и удивляет начальство своей осведомленностью.

Пластуны тоже заранее приметили многие перемены вокруг себя и поняли, что скоро и тут «начнется». Зосю надо было отправлять в тыл, нельзя же оставить девочку одну в покинутом селе, почти на самом переднем крае. Казаки набили вещмешок хлебом, сахаром и консервами — ей в дорогу — и решили дать Зосе сопроводительное письмо, над которым трудились чуть ли не целым взводом. Писал Плетнев, а вокруг него сидели и стояли все обитатели хаты и соседи, собравшиеся по такому важному случаю. Зося была тут же, пристроилась по правую руку от парторга.

«…Того, кто встретится с этой девочкой, — писал Плетнев, — казаки Н-ской пластунской сотни просят оказывать ей всяческое содействие и помощь…»

— «Просят» — это не до всякого дойдет, — подал голос Петя Лобенко, стоявший позади Плетнева, — ты напиши «требуют». И добавить надо, если кто ее обидит, мы тому стервецу голову отвинтим. Правильно я говорю, хлопцы?

Чей-то голос подхватил: «Правильно!» Однако большинство высказалось против такой категорической формы.

— Это же документ, понимать надо, — возразил Донсков, — а в документах надо выражаться вежливо.

Решили оставить так, как написал Плетнев, но добавили, что казаки Н-ской сотни будут интересоваться судьбой Зоей, над которой они берут шефство, и просят сообщать о ее жизни по адресу… Плетнев написал номер полевой почты, букву и вопросительно посмотрел на присутствующих.

— А чью написать фамилию?

Посудили, порядили и пришли к заключению: ничьей фамилии не писать — война все-таки, а люди не бессмертны и от ран не заговорены. Написали — адресовать парторгу.

Печати в сотне не было, в полку на такой документ печать могут и не поставить. Решили ограничиться одной подписью от имени всех казаков подразделения. Подписал эту необычную охранную грамоту Плетнев.

В тыл Зосю отправляли со старшиной. Тот должен был доставить ее в медсанбат, а оттуда девочку с эвакуируемыми ранеными отвезут в ближайший польский город и сдадут местным властям. Все это Зосе объяснили, и она, слушая, согласно кивала головой. Провожали ее за околицу села. Она со старшиной сидела в бричке, а казаки шли рядом. Постепенно, один за другим, они отставали, только Плетнев еще долго шагал, держась за грядку повозки. Наконец и он остановился. Старшина попридержал лошадь, и парторг оказал Зосе:

— Что ж, дочка, давай попрощаемся.

Сержант обнял и крепко поцеловал девочку. Она замерла у него на груди, и Плетнев с трудом оторвал ее.

Бричка быстро покатила по пустынному поселку среди лоскутных печальных полей и скоро затерялась между холмами. И пока не скрылась она из глаз, парторг смотрел ей вслед, а Зося все глядела назад, на одинокую фигуру человека, стоявшего на дороге.