Рассказы о привидениях

Внезапно я вздрогнул, будто меня ужалили. В правом ухе раздался пронзительный крик – нестерпимо режущий, визгливый, как писк летучей мыши, только десятикратно усиленный: от эдакого звука невольно усомнишься, в порядке ли твой рассудок. Я охнул, зажал ухо рукой и похолодел от ужаса. Какой-то сбой в кровообращении, подумал я, надо обождать минуту-другую – и немедленно возвращаться в дом. Но напоследок мне хотелось еще раз взглянуть на вид с холма, чтобы он запечатлелся в памяти. Однако, повернув голову, я увидел, что пейзаж уже не тот. Солнце скрылось за соседним холмом, и на зеленые просторы сошел полумрак. И когда часовой колокол на церковной башне пробил семь, все мысли о том, как сладостны часы вечернего досуга, каким благоуханием цветов и леса полон воздух, как в эту самую минуту на ферме в миле или двух отсюда кто-то скажет: «Послушайте, как звонко после дождичка поет наш колокол!» – все благостные мысли покинули меня. Вместо них в голове теснились мрачные видения: почерневшие балки, бесшумно крадущиеся пауки и хищные совы на верхотуре старой башни, а на земле – забытые могилы с их неприглядным содержимым; и неумолимый бег времени, и все, что время у меня отняло. И в тот же миг над моим левым ухом, так близко, как если бы орущий рот был всего в дюйме от моей головы, вновь раздался пронзительный, душераздирающий визг.

Однако по крайней мере в одном я удостоверился: крик раздавался снаружи. Отчего-то сразу вспомнилось: «Один язык мне внятен – это крик!» Никогда, ни до ни после, не доводилось мне слышать звука более омерзительного, но странное дело: я не улавливал в нем никакой эмоции и сомневался, что в нем есть смысл. Казалось, единственным его назначением было загасить всякий проблеск радости, задушить саму возможность радоваться и сделать твое пребывание здесь невыносимым, так чтобы ты сам не чаял убраться отсюда подобру-поздорову. Разумеется, напрасно было бы искать глазами источник звука, однако я не сомневался, что, если замешкаюсь, зловредная тварь, которой суждено нести здесь бессмысленный вечный дозор, вновь атакует меня, и мне невыносимо было думать, что придется в третий раз испытать этот кошмар. Я поспешил вернуться на тропу и скорым шагом спустился с холма, но перед аркой в стене нерешительно остановился. Сумею ли я найти путь среди мокрых аллей в сгустившихся сумерках? Нет, честно признался я себе, мне страшно блуждать одному среди мрака и сырости. Нервы мои были до того расстроены, что малейшая неожиданность вроде вспорхнувшей из-под ног птички или прыснувшего из-под куста зайца могла стать последней каплей. Я почел за лучшее не сходить с дороги, которая тянулась вдоль стены, и через некоторое время с большим облегчением увидел усадебные ворота и сторожку, а главное – Филипсона, приближавшегося ко мне со стороны деревни.

«Ну и где же вы гуляли?» – спросил он.

«Поднялся на холм по тропе – через дорогу от каменной арки в стене».

«Вот как! Считайте, что побывали на том самом месте, где рос Беттонский лес, – если дошли до пастбища на вершине холма».

Верите ли, прозорливый читатель, только после этих слов я сложил в голове два и два. Вы спросите, рассказал ли я Филипсону в ту же минуту, что со мной приключилось. Нет. Прежде я никогда не сталкивался с так называемыми сверхъестественными, или паранормальными, или суперфизическими явлениями, и хотя мне было совершенно ясно, что вскоре так или иначе придется все рассказать, обсуждать эту тему сейчас не хотелось. Кажется, я где-то читал, будто бы такая реакция типична для новичка. Поэтому я только спросил:

«А что ваш старик? Удалось вам поговорить с ним?»

«Старик Митчелл? Да, удалось даже вытащить из него кое-что. Но об этом после ужина. Престранная, скажу я вам, история».

И когда после ужина мы устроились в креслах, Филипсон начал пересказывать – слово в слово, как он заверил, – свой диалог с местным старожилом.

«Митчелл, которому теперь уже под восемьдесят, встретил меня в кресле-каталке. Старик живет вместе с замужней дочерью, которая ходила туда-сюда, собирая на стол к чаю, пока длилась наша беседа.

После обычного обмена приветствиями я приступил к делу:

„Митчелл, я хочу, чтобы ты объяснил мне кое-что про наш лес“.

„Про какой такой лес, мастер Реджинальд?“

„Про Беттонский. Припоминаешь?“

Митчелл медленно поднял руку и укоризненно погрозил пальцем.

„Ваш отец срубил Беттонский лес, мастер Реджинальд, он, и никто другой!“

„Ну, это мне известно, Митчелл. И не надо смотреть на меня так, словно в этом есть моя вина“.

„Ваша вина? Нет, что вы! Я же говорю – отец ваш срубил, он тогда был тут хозяин“.

„Понятно. Но разве не твой отец посоветовал ему избавиться от леса? Интересно знать почему“.

Митчелл лукаво прищурился.

„Так ведь мой-то отец служил у вашего лесником, а прежде служил еще у вашего деда – кому и знать было про лес, как не ему. Коль посоветовал, надо думать, имелись у него на то причины“.

„Разумеется, имелись, вот ты и расскажи мне, что за причины“.

„Помилуйте, мастер Реджинальд, откуда мне знать, какие там у него были причины! Уж сколько лет прошло“.