Следующий день, как оказалось, был последним днем пребывания господина Раксэла в Робеке. Он получил письма, в которых говорилось о том, что для него было бы весьма желательно вернуться в Англию. Его работа с документами в поместье уже, практически, подошла к концу, но отъезд он отложил. Он решил, что неплохо было бы, попрощаться с обитателями поместья, сделать свои последние записи, а после этого можно и уезжать.
Последние приготовления и прощание, на самом деле, заняли больше времени, чем он ожидал. Гостеприимная семья настояла на том, чтобы он отобедал с ними – они обедали в три – и было уже около половины седьмого, когда он должен был уехать из Робека. Во время прогулки по берегу озера, он останавливался на каждом шагу, пытаясь впитать всем своим существом понимание того, что настал последний миг, когда он ступает по этой земле. Он хотел забрать с собой все впечатления, связанные с этим местом и временем, которое он провел здесь. Поднявшись на вершину холма, на которой находился церковный погост, он остановился на несколько минут, обозревая бескрайние вершины деревьев, начинающиеся от самого холма и уходящие в бесконечную даль. Они словно были выделены тёмным, почти черным цветом, на фоне светлого неба, озаренного слабыми зеленоватыми отблесками. И когда, наконец, он повернулся, собираясь навсегда покинуть это место, ему неожиданно захотелось, во что бы то ни стало, попрощаться с графом Магнусом и всеми усопшими Делагарди. Церковь была, всего в каких-то, в двадцати ярдах и он знал, где висит ключ от мавзолея. Немного времени спустя, он уже стоял возле огромного медного саркофага, по привычке разгованивая с самим собой: – Вы, надо полагать, в свое время были большим проказником, Магнус, – говорил он, – но, не смотря на это, я очень рад тому, что познакомился с вами, и, даже…
В это момент, – пишет он, – я почувствовал, как что-то тяжелое упало на мою ногу. Я поспешно убрал ее, и тяжелый предмет свалился на дорожку с лязгом и грохотом. Это был третий, последний из трех замков, на которые был закрыт саркофаг. Я наклонился для того, чтобы поднять его, и, – Господь свидетель тому, что я говорю абсолютную правду, – я уже хотел выпрямиться во весь рост, как услышал скрежет металлических петель и увидел, как поднимается крышка саркофага. Быть может, в тот момент я повел себя как последний трус, но я не мог больше находиться там ни одной секунды. Я вылетел из этого ужасного мавзолея, потратив на это меньше времени, чем мне требуется для того, чтобы написать букву, – почти с той скоростью, которая мне нужна для того, чтобы произнести слово. А еще сильней меня напугало то, что я не мог закрыть замок на ключ. Сейчас, когда я сижу в своей комнате и записываю всё это, я пытаюсь вспомнить, как долго стоял этот металлический скрежет, и никак не могу вспомнить слышал я его тогда или уже нет. Я только знаю, что там было нечто необъяснимое, я не могу сказать что именно. Но оно сильно напугало меня, был ли это только звук или какое-то существо я не могу сказать. Какие таинственные силы я разбудил?
Бедный господин Раксэл! Он, как и планировал, отправился на следующий день в Англию, и добрался до неё без приключений. Всё это мне удалось понять из его непоследовательных записей, написанных сломленным человеком и изменившимся почерком. Один из нескольких маленьких блокнотов, которые попали мне в руки вместе с другими его бумагами, дает не ключ, а нечто вроде намека на то, что он пережил. Основной путь он проделал на барже, из этих записок я понял, что он предпринял не менее шести попыток, требующих больших усилий, пересчитать и описать своих попутчиков. Записи были такие:
24. Пастор из деревни в Сконе.[116] Одет в обычную черную сутану, на голове мягкая черная шляпа.
25. Коммивояжер из Стокгольма направляется в Тролльхеттан.[117] На нем черный плащ, коричневая шляпа.
26. Человек в черном плаще, в широкополой шляпе, одет очень не современно.
Это место подчеркнуто, и добавлено еще: Возможно, идентичен с № 13. Я еще не видел его лица. Если говорить о № 13, я считаю, что это католический священник в сутане.